Неотвратимость

Павел разыскал телефон конторы по ремонту сейфов. «Да, — ответили ему, — Трофимов сегодня работает. Будет в конторе через час-полтора. Позвонить в управление милиции? Обязательно передадим».

Трофимов вскоре отозвался.

— Что вы, товарищ старший лейтенант, — обиженно загудел мастер в трубку своим зычным басом. — Мы порядки знаем. И болтать лишнего себе не позволим. Нигде и ни в каком виде не позволим. А бывать я вроде бы ни у кого особенно не бываю. У сродственников если только. Ну, еще на рыбалку в выходной подаюсь. Это есть такая слабость. Куда? Да на Химкинское водохранилище. И недалеко, и клев неплохой. Михаила Юрьевича Липского? Нет, не слыхал такого. И разговоров у нас на рыбалке никаких не бывает, кроме как о сути, о рыбке значит. Хорошее занятие. Вы бы поглядели, сколько в воскресенье таких страдальцев, как я, на лед высыпает, так диву дались бы…

Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Как же это такой очевидный вывод нам и в голову не пришел? Лучше места, чем рыбалка, для встречи и не надо! На открытом всем ветрам белоснежном поле водохранилища к рыбакам никак незаметно не подобраться. Стой себе рядком да обговаривай и передавай что хочешь. И вполне возможно, что в первую же поездку инспектор Мехторга Липский пойдет на решающее свидание, так как почувствовал запах паленого.

Ловись, ловись, рыбка, и большая и маленькая! Но лучше бы большая, самая большая. Неужели сам Каменщик пожалует на «рандеву» с Липским? Кто он был, этот человек, который сошел с автобуса совсем отдельно от Липского, а потом расположился неподалеку? Он несколько раз подходил к инспектору, то будто бы прикуривать, то брал какую-то снасть — в сильные бинокли сотрудникам розыска было видно, как, оживленно жестикулируя, о чем-то говорили они, когда сходились.

Второго «рыбака» проводили до дома. Очень подходящий, просто удачный дворник оказался в этом доме на 1-й Брестской улице. Звали дворника Варвара Карповна. Словоохотливая Варвара Карповна сразу сказала, что, будь она на месте милиции, давно бы занялась Ванькой Завенугиным, который, по ее словам, является «гадом самой чистой пробы» и уже не раз в тюрьме побывал. И в гостях у Ваньки бывают дружки не лучше его самого, нарушают общественную тишину. И ее, дворника, ни Ванька, ни приходящие к нему бабы все равно не купят. Даже если будут совать баночку красной икры, как Капка, не то невестка, не то свояченица Завенугина.

— Тоже фрукт, я вам доложу, эта Капка, — добавила энергичная Варвара Карповна. — Муж у нее даже сидел вместе с Завенугиным: Ванька сам под пьяную руку выболтал, когда выходил «козла» с соседями забить. Ей-богу, не вру…

Очень скоро на стол Павла легла справка о судимости Ивана Завенугина. Первый раз он предстал перед судом за злостное хулиганство, а потом еще дважды за то, что «баловался» с сейфами.

В тот же вечер Завенугина пригласили в МУР, выяснить некоторые обстоятельства его прошлого. Нет, этот громадный детина не то что в песочный ларь, в платяной шкаф не влезет: он и сидя оказался на голову выше отнюдь не малорослого Калитина.

— Жалоба на вас поступила от соседей, — начал разговор с Завенугиным Павел и как бы между прочим положил на стол достаточно хорошо знакомый Завенугину бланк о проверке судимостей.

Завенугин, вежливо загораживая рот ладонью, чтобы не очень разило перегаром, счел нужным прояснить обстановку.

— А я свое отбыл, — сказал он, — судимости погашены. Прописан. Работаю. Ну, выпиваю маленько. Даже бросить собирался. А перед соседями — что же, извинюсь как положено. Так что, гражданин начальник, зря вы меня вызвали. Ни сном, ни духом ни в чем не замешан.

— Тогда тревожиться нечего.

Когда составляют «словесный портрет» преступника, обязательно указывают, какой у него цвет глаз, какой они формы, величины. И вовсе не случайно ничего не говорят о том внутреннем, одухотворяющем свете, который живет в глазах людей мыслящих, с богатым духовным миром и доброй, отзывчивой душой. Потому что у преступников, почти у всех, глаза себялюбов, эгоистов, злые, безразличные глаза со взором, как бы обращенным в себя. Такие глаза были и у Ивана Завенугина. Он усиленно моргал, маскируя, как ему казалось, этим свою тревогу в ожидании нового вопроса.

— Капитолина Сысоева кем вам доводится?

— В каком смысле?

— Она родственница ваша, что ли?

Завенугин опять моргает и усиленно думает, что ему ответить, как бы промашки не дать.

— Дальняя.

— А мужа ее как зовут?

— Нету у нее мужа. Погиб он. Во время войны.

— Как же так? А нам известно, что сидели вы последний раз с ее мужем.

— Зачем с мужем. Дружок он ей.

— А где он сейчас? Фамилию его знаете?

— Альфредом зовут. По кличке Чистый. А фамилии не скажу, иностранная она. Мандрес, что ли.

— А как вы с ним и когда встретились?

— На пересылке, здесь, в Москве. Плотник я, а Альфред каменщик. Подбирали тогда строителей…

И Завенугин рассказывает, в какой исправительно-трудовой колонии отбывали они с Альфредом-каменщиком наказание, что строили.

— А сейчас с Альфредом встречаетесь? Или, может быть, с Капитолиной Сысоевой его видели?

— Нет, не приходилось.