Неотвратимость

— Знаю, наслышался. Хочу спросить я вас, Павел Иванович. Вы правильно говорите: выплачивать придется. А какой же мне смысл себе на шею больше навешивать? Согласен, падла этот барыга, проныра и скупердяй несусветный. И совсем неплохо будет, если ему отвалят заслуженное. А мне-то какая корысть? Пятерик мне обеспечен во всех случаях: по 144-й статье части второй пять годков, как одна копеечка. Чего же мне из кожи лезть, на себя наговаривать? Чем больше вещей я назову, которые продавал, тем больше с меня же и спросится. Так?

— Совсем не так. Все наоборот. Чем больше вещей мы найдем и возвратим владельцам, тем меньше будет судебный иск к вам. Факт очевидный.

— Вы считаете?

— Несомненно.

— Ладно. То, что вы утверждаете, заставляет взглянуть на вопрос с несколько иной стороны. Что ж. Слушайте.

Корнилов был удачливым вором не только потому, что знал, как, где и какие вещи брать, но и с помощью кого и при каких обстоятельствах следует обращать их в деньги. Всего лишь несколько раз продал ворованное случайным лицам. При масштабах его «деятельности» непременно нужно было найти верный и постоянный канал сбыта. В прежние годы с этим было куда легче. Сейчас скупщика краденого, барыгу, оказалось труднее отыскать, нежели вскрывать и обчищать квартиры.

По прежним своим «гастролям» в Москве Корнилов помнил, что самым подходящим местом для встречи барыги должна быть «толкучка» на Преображенском рынке. Но напрасно он день за днем появлялся здесь. Больше пяти минут на рынке не маячил, никому глаза не мозолил. Заходил в одни ворота — выходил в другие. Нет никого, кто мог бы вступить с ним в желанный контакт. Разве что вот тот старикашка, да уж больно он неказистый. Худой, лет шестидесяти, не меньше, а то и много больше. Низкорослый, еще и согбенный к тому же, он казался совсем карликом. Перчатки под мышкой вместе с мешком из серой холстины. Медленно, шаркая, идет по рынку или стоит в очереди за чем-нибудь съестным. Глаза совсем спрятались под нависшими седыми бровями. И редко-редко водянистые серые зрачки зорко обегают кишащую вокруг людскую разношерстицу.

— Не купишь, папаша?

Улучив момент, когда старик оказался на месте, более или менее огражденном от посторонних взоров — между глухой задней стенкой палатки и высоким забором, — Корнилов протянул ему вытащенную из-под пиджака нейлоновую рубашку. Старик посопел недолго, разглядывая ее, и опустил в мешок. Из тряпицы, застегнутой английской булавкой, достал пятерку. Молча ткнул ее в руку Корнилову и зашагал прочь.

Через неделю старик купил пиджак и так же заплатил Корнилову в несколько раз меньше его настоящей стоимости. Еще через неделю, десяток дней Корнилов там же, у палатки, напрямик спросил:

— Будешь брать регулярно? Могу носить и побольше.

Старик поджал губы. Подумал. Кивнул головой. Видно, он присмотрелся к Корнилову — тот не раз ловил на себе его взгляды, когда проходил по рынку. Неожиданно басовитым, но каким-то утробным, стиснутым голосом старик проскрипел:

— Вторник, пятница. В два часа дня. На скамейке возле автобусной остановки.

И назвал улицу, которая находилась немного в стороне от рынка. Здесь, вблизи Сокольников, на площадке, открытой со всех сторон, так что никто и никак не смог бы подойти сюда незамеченным, и стали они поначалу встречаться.

Старик не терпел опозданий, так же как сам не появлялся на месте свиданий хотя бы на минуту раньше. Он так умело рассчитывал, что ровно в два часа подкатывал на автобусе. И если Корнилов уже сидел на скамейке, не оглядываясь, своей шаркающей нетвердой походкой совсем дряхлого человека, неторопливо направлялся по асфальтовой тропе к деревянному домику общественной уборной. Там он брал, не осматривая, вещи, которые Корнилов приносил либо упакованными в пакет, либо вынимал из-за пазухи. Спрашивал, что принес, и отдавал всегда лишь часть денег, окончательно рассчитываясь при очередной встрече. За дефекты в вещах безжалостно вычитал из той и без того мизерной суммы, которую давал: скажем, за новый костюм ценой в 150—180 рублей он платил всего 30—40.

— Совесть, папаша, надо все же иметь, — возмутился при одном из расчетов Корнилов.

— Не обижайся, — ответил старик. — Работаю сам на процентах.

Брал Папаша вещи только новые и немного — две-три в каждую встречу, не больше. Просил мужские костюмы, плащи-болонья, женские шерстяные кофты. Как-то Корнилов захватил дамские сапожки. Старик их взял, но заплатил совсем мало и сказал, чтобы обуви больше не приносил. Вещей, имеющих какие-либо приметы, не терпел. О часах или транзисторах даже говорить не стал.

— Назвать себя старик не захотел. К себе не звал. Предложение выпить вместе отклонил.

— А непогода если? Тогда где встречались?