Неотвратимость

Она поравнялась с входом на причалы, где суетился вокруг клиентки черномазый фотограф в соломенной шляпе, где носатенькие женщины продавали гуляющим алые и желтые тюльпаны. В море, в голубые дали уходил белый теплоход.

— Не ездите, Костя, а? Здесь у вас такое лето… милое.

Он не ответил. Миновали причал, вошли в приятную тень аллеи. Он сказал: «Подождите здесь», а сам побежал к цветочницам. И принес ей три алых тюльпана. Господи, Костя дарит ей тюльпаны!.. Солнце, море… Май… Неправда, есть в жизни счастье!

Но как все усложнилось теперь. То, с чем она просто мирилась как с неизбежностью, вдруг затревожило, выросло в неразрешимый вопрос. Запутанный клубок ее отношений стал давить тугой петлей. Приставания Гурама уже не были безразличными — они обижали, злили. Прищуренный взгляд из толпы покупателей — пачкал. А ей хотелось чистоты! Хоть сейчас, пусть с опозданием, хоть такая — чистота!

Презрением держала Гурама на расстоянии. Ничего, он боится Хозяина. Но сам Хозяин… Так бы и сбросила с плеч, с талии его хозяйскую руку. Вырваться из ковровой тюрьмы, от забот старухи, вырвать судьбу из рук Хозяина! Как? Что она может? Убежать? На что? Кругом чужие. Кто ей поверит? Не вырваться, не уйти, не сбросить руку. А Костя ей, такой, дарит тюльпаны…

Хозяина не проведешь, все замечает.

— В чем дело, Валентина? Почему стала как чужая кошка? Почему твои глаза боятся?

— Нездоровится. Все время голова болит, тошнит.

Леонтий Иванович обхватил ее лицо ладонями, притянул к себе, прожег взглядом.

— Валентина?!

Поняла, что он заподозрил. Вспыхнула:

— Нет, не это. В магазине духота, прямо с ног валимся. Пустите, Леонтий Иваныч, больно. — И, украдкой вытирая щеки от его рук, пожаловалась: — Еще и Гурам пристает, каждый день в отдел приходит. Надоел!

— Что ему нужно?

— Так вы же его знаете.

— Тебя нужно? Ах ишак!

На другой день Гурам в универмаге не появился.

Влечение к Косте, все нараставшее, любовью не называла, боялась и стыдилась так думать. Бывало, в колонии для несовершеннолетних юные воровки и хулиганки старались о любви говорить нарочито насмешливо, цинично. Пыжились: мы такие, дескать, блатные, огни и воды прошли, знаем, что она за любовь такая, про которую мамкины дочки ахают, стишонки кропают. Мы ужасно блатные, нам любовь — тьфу и растереть. Во взрослой колонии более зрелые женщины — осколки разбитых связей, тоже любовь не защищали: глупость одна, по молодости бывает, вроде кори, только корь настоящая, а любовь — блажь.

Для себя Валька так рассуждала: всякое случается на свете, и любовь, может, есть на самом деле. Да не для нас. Мы отпетые.

Она никак не называла свое чувство к Косте. Но твердо знала, что никогда не было у нее такого лета… Показывала покупателям товар, получала чеки, а сама улыбалась грядущему вечеру. И говорили покупатели: «Какие милые у них тут продавщицы!»

С ним можно было говорить обо всем, как с подругой. Даже спорить приятно и интересно. В спорах он почти всегда выходил победителем. То, в чем прежде Валя была убеждена, Костя отрицал, случалось, одной фразой, но веско и здорово верно. Поведала Косте, что Анжелика, «ну та, рыжая, из хозяйственного отдела, устроила михацхакайский ковер одному казаху приезжему, а он ей — французские духи. Французские! А? Запах — с ума сойти! Вот повезло рыжей Анжелике!»

Но Костя везения в этом не увидел. Сказал:

— Валя, а в вашем отделе бывают дефицитные вещи?

— Редко. Ну, там перчатки меховые, зонтики импортные. Мало только привозят.

— И ты тоже продаешь за взятку?

— Да брось, какая взятка! Покупатель отблагодарил, ну и все.

— Ковер ведь ему отпустили из-под прилавка. И если бы не духи, не дали бы. Анжелика совесть за духи продала. Не всю, а частичку. Но так, по мелочи, и всю распродаст. И уже мало станет духов, захочет денег, денег,

— Ты потому так говоришь, что тебе ни духов, да и ничего не дают. Тебе хорошо. А в торговле без этого нельзя.

— Хапугам везде без этого нельзя. У нас отчислили из института одного студента. Коврами не торговал, а взятки брал. Приглашал к себе в гости желающих, чтобы могли побеседовать с его отцом, опытным юристом и очень добрым человеком. Отец всегда и всем рад помочь, если кому нужен совет юриста, а сын хапал за приглашение в гости по десятке. Не от нужды — от жадности. Так где же граница — тут можно принимать «благодарность», а тут нельзя? Лучше — нигде нельзя, Валя.

Ну да, он же учится на юриста. А если узнает, что у Вали столько грязи на совести? Хорошо, наколки с рук свела, а то и знакомству не бывать бы. Прошлое… Чем хвалилась, чем форсила… Сама в болото лезла, и хоть бы на минуточку задуматься, что придет расплата. В двадцать лет впервые настоящее узнала, жизнь увидела. Книги хорошие прочитала. Люди вокруг такие симпатичные. Поверили ей. А на самом деле все это не ее, все опять краденое— и лето, и солнце, и встречи, и… любовь. Пойти бы сейчас в светлый вечер, за бетонный парапет, к волнам, пойти с алыми дареными тюльпанами в руке навстречу морю… И не вернуться.

— Ты что задумалась, Валя?

— Так…

21