Непарадные портреты

— А как же, конечно. Мы так же недовольны повышениями цен. И так же пугаемся: что дальше будет? Но не выносим это за ворота. У нашего народа всегда так: кто бедный — кому не хватает от пенсии до пенсии — они молчаливо себя ведут: они не знают, что делать. Они в растерянности. А кто не бедный, тот на эти скачки не реагирует, для них это мелочи.

— И все же что бы вы посоветовали людям: что делать, как не поддаваться унынию?

— Да как не унывать? И так все ясно. И вам ясно, и им ясно. Что переживаем очередное горе. Не хотела бы я говорить лозунгами — мол, давайте, товарищи, держаться. Они — советуй, не советуй — будут унывать все равно, но молча.

— Нередко простые люди обращаются к знаменитостям с просьбами о помощи, о поддержке. А вы играли сильных женщин, да и по жизни — стойкий человек. Вам бывают такие звонки?

— А вы знаете, чаще всего не звонят, они пишут. Что видели меня по телевизору, в газете, в кино. Как по улице шла. Люди все — начиная от генерала и кончая простой-простой киоскершей, бабушкой старенькой, — считают, что моя зона — не для жалоб. Что актеры — это носители праздника. Не важно, я это или другая артистка. Мы несем в себе какое-то такое оптимистическое настроение. Мы как будто бы предназначены для оптимизма. Для того чтоб выдержка была, чтоб пережить любые трудности.

«Жили за шкафом»

— Нонна Викторовна, такое впечатление, что вы привыкли только на себя рассчитывать...

— Все всегда сама делала. Я натасканная с малолетства: из детей — самая старшая была в семье, и мешки тяжелые таскала, и сумки — мускулистая была. Семью свою в основном я обеспечивала. Да я рассказывала, как учились в институте — все время жрать хотелось. Бедненькая мама с Кубани приезжала и за бок держалась — у нее уже был рак. Ляжет на маленький диванчик: «Доченька, я ведь что к тебе приехала? Денежку надо...»

А какие там деньги? И я, как только услышала, что можно выступать перед народом от общества «Знание» — такой вид концерта с кадрами из кинофильмов с твоими ролями — и за это еще и деньги платят, сразу согласилась. Тут уж, конечно, я первая пошла.

Славка дулся, скисал и говорил, что это неэтично — актеру выступать за деньги. Я говорю: «Красть неэтично». А если я выстояла три часа на сцене, и пот с меня течет, и люди стоя аплодируют, и платят за это деньги, и я расписываюсь — все по документам, — я не считаю, что это неудобно. А потом сам, как миленький, начал ездить с концертами, когда мы с ним разошлись. Стал думать о семье, о том, как на жизнь заработать.

Мы — люди из того времени. Из тяжкого. Плакали, бывало, но никогда не плакались. Мы были патриотичны. Ну прямо хоть ты убей — патриоты! И никогда в жизни никому в голову не пришло, чтоб какие-то там жалобы или сходки, восстания, никогда в жизни! Я только в Москве узнала, что такое демонстрация. Не жаловались. И ничего не просили.

Мы с Тихоновым одиннадцать лет жили в проходной комнатке — через нас ходила другая семья. Там была четырехкомнатная квартира. В каждой комнате — по семье. Кухня — четыре метра. Своей ложкой до своей кастрюльки не дотянешься — когда «часы пик» готовки. Нашу комнату от кухни отделял фанерный лист. И одиннадцать лет сын Володя из-за этого листа со мной общался: «Ма-ам!»

— То есть вы были уже известные актеры, а ютились в этой маленькой комнатке?

— Многие жили так — за шкафами, занавесками. И никакая я не Ульяна Громова, никакая не Нонна Мордюкова — с нами грубо обращались...

— Чиновники?

— Чиновники. И Славка никогда — чтоб он пошел куда-нибудь в исполком, попросил нормальную комнату... Но потом мы все-таки получили квартиру.

А позже я и братьев с сестрами с Кубани перетащила. Не в Москву, правда — Москва не принимала приезжих, без прописки, — в Люберецкий район, в совхоз. Мама была там бригадиром.

Мама наша была — это уникум. Голос у нее был потрясающей красоты. Но пела она для себя. В церкви на клиросе пела.

А еще один раз мы вместе с сестрами пели в Большом театре. В 1957 году в Москве проходил фестиваль молодежи и студентов, и был концерт самодеятельных семейных ансамблей. Мама красивая была. И в почете. Она была, бедненькая, схвачена этой коммунистической идеей, верила в нее. Семье хлеба не хватало, а она все-таки накопила денег, купила ношеное кожаное пальто, сфотографировалась и большой портрет повесила, говорит: пускай классовые враги знают, как коммунисты живут. А то, что мы тогда были голые и босые, не важно.

— Тихонов вас не критиковал, что вы ходили просить квартиру?

— Нет, он вообще почти всегда молчал.

— А сейчас звонит иногда?

— А зачем? Он смотрел на все со сдвинутыми бровями. И на власть, и на меня. И на мою маму, и на сына своего...

«Мужа кормила картошкой с селедкой»

Наталья Мордюкова (сестра Нонны Викторовны):

— И на наш колхоз...