Непереводимое в переводе

гинале, порождающей дополнительные затруднения для переводчика. С одной стороны, старый автор пишет на современном ему языке   и   непреднамеренно  употребляет современные для своей эпохи реалии, которые с течением времени превращаются в исторические; с другой стороны, описывая историческую для себя действительность, он уже   преднамеренно   подбирает,   для колорита, реалии из описываемой им эпохи — исторические для него самого. То есть это тот случай, по словам С. Львова, «когда относительная архаизированность языка как стилистический прием автора    накладывается на архаичность языка того времени, к которому относится произведение» '. Мы же упомянем и другое положение, усугубляющее затруднения переводчика, — когда двупла-новость распространяется еще на два «местных»   ареала (это двуплановость архаичности языка самого Шекспира с   присущими   ему   современными — тогда! — реалия-ми+историческая, скажем, венецианская, обстановка в «Венецианском купце», с присущими ей реалиями, историческими для Шекспира).  И вот   современному переводчику, так же непреднамеренно употребляющему некоторые вполне современные реалии,   чтобы остаться верным автору, приходится решать  преднамеренно вопрос перевода реалий одновременно в двух планах — в плане эпохи автора и в плане эпохи (и места действия) его повествования. И еще. Когда Диккенс пишет о французской революции или    Шекспир    бытописует    нравы средневековой Венеции, когда   Гюго разрабатывает сюжет из английской жизни, читатель перевода должен погружаться в атмосферу соответствующей национальной и исторической действительности, независимо от языка, на котором писал автор подлинника.    Но и это не канон. Вместе с тем и независимо от «фона» описываемой действительности,   Диккенс должен оставаться Диккенсом, Шекспир — Шекспиром, Гюго — Гюго. И получается так, что переводчику следует передавать не просто французскую или венецианскую действительность   такой, какой она была, а ее же, эту действительность, но виденную и изображенную Диккенсом или Шекспиром.

Знание своих реалий предполагает и понимание их читателем подлинника. Исторические реалии обычно менее известны, так как нередко это историзмы или архаизмы, об истинном значении которых средний читатель

'Львов  С.  Указ, соч., с. 249. 136

лишь догадывается; язык А. Н. Толстого в «Петре Первом» (см. с. 96—97) — достаточное тому свидетельство. А это если не приравнивает возможности читателя подлинника к возможностям читателя перевода, то по меньшей мере сближает их, позволяя переводчику следовать за автором, подражая ему в отношении осмысления исторических реалий.

Тот же момент «знакомости» с историческими реалиями, обусловленный знанием истории соответствующего народа, облегчает перевод в границах ареала региональных реалий.

В тех же границах не так остро ставится и вопрос о передаче исторических реалий, употребленных в переносном смысле или вообще при стертом в той или иной степени колорите. Знакомство читателя перевода с исторической действительностью народа — носителя ИЯ, что часто наблюдается при региональных реалиях, облегчает восприятие содержащих исторические реалии намеков, аллюзий, сравнений без применения особых средств осмысления. «..От вас [работников райсовета] ждут конкретных мер! Ждут воды. Ожидают тепла. Хотят покупать свежие булки значительно ближе, чем дневной переход суворовских чудо-богатырей» (разрядка наша — авт.), — пишет автор фельетона «Анализ кровли» Ю. Соколов ^!, с основанием рассчитывая, что читатели его поймут. Читатель болгарского перевода тоже не будет испытывать особых затруднений: Суворов знаком среднему болгарину, который воспримет этот чудо-переход именно в смысле, вложенном в него автором. Но перевод на другие языки, носителям которых русская история мало знакома, потребует объяснений, дополнений, передачи «чудо-богатырей» функциональным аналогом, точнее — замены образа образом, например, замены Суворова Ганнибалом (разумеется, если переводчик уверен, что он знаком его читателю). Так что и здесь нередко приходится, выбирая средства для передачи таких реалий, по-разному рассуждать в зависимости от ПЯ и его носителей.

Бывает, что в силу тех или иных исторических или политических обстоятельств в данном языке получилась своеобразная «лакуна», отсутствует целый предметно-тематический пласт лексики — слов (терминов, реалий), называющих определенные предметы и понятия, не су-

И, 12.1Д975.

137

Щёстбовавшиё у данного народа; обычно этот пробел пб мере надобности заполняется заимствованиями, поступающими с внедрением в быт и практику обозначаемых ими референтов.