Неплохо для покойника!

Я обо всем договорился. Вечером я за тобой заеду…

Я вышла из машины и, помахав рукой Семену Алексеевичу, робко потянула на себя железную дверцу. На удивление, она легко подалась, открыв моему взору чистенькую маленькую прихожую, а следом длинный стерильно чистый коридор.

Я сняла туфли, сунула их в заранее приготовленный пакет и, надернув на ноги тапочки, двинулась вперед в поисках загадочного доброго доктора, который пожелал остаться неизвестным, разговаривая со мной по телефону.

Поочередно открыв несколько дверей, я наконец достигла цели своего путешествия, прочтя на вывеске: «Зав, отделением».

— Можно? — просунула я кончик носа в дверь. — Я от Семена Алексеевича. Мне кажется, это к вам…

Молодой парень, с виду лет двадцати восьми, не больше, внимательно оглядел меня с головы до ног, заставив залиться маковым цветом, и утвердительно кивнул.

— Проходите, — вежливо пригласил он, почти не размыкая губ. — Раздевайтесь…

Это было последнее, что я отчетливо запомнила в тот день. Все остальное смешалось для меня в тошнотворно стыдном прикосновении чужих холодных пальцев, вопросов, задаваемых с поразительной настырностью, и бесконечным мельтешением белых халатов.

Единственным желанием, с каждым часом становившимся все сильнее, было желание уснуть. Уснуть и не просыпаться несколько лет, с тем чтобы поскорее вычеркнуть из памяти то отчаяние, в котором агонизировала моя душа, продираясь сквозь кошмар, навязанный мне судьбой.

* * *

— Анна Михайловна! — звала под окнами Лизка. — Будьте добры, откройте мне дверь!

С трудом оторвав голову от подушки, в которую проревела весь день и большую часть ночи, я нехотя поднялась и, запахнув поплотнее халат, который не удосужилась снять с себя с вечера, нехотя поплелась на балкон.

— Чего тебе?! — зашипела я на нее, правда, совершенно беззлобно, потому что ни на какие эмоции у меня просто не было сил. — Сбесилась, что ли? Половина пятого утра…

Лизка громко икнула, качнулась, нелепо хватаясь за воздух растопыренными пальцами, и, снизив голос почти до шепота, загадочно произнесла:

— У меня к тебе дело… Но давай договоримся: все, что я тебе скажу, не будет использовано против меня. Так я иду?

Лизка по-хозяйски прошла в кухню и рухнула на предусмотрительно выдвинутую из-под стола табуретку.

— Да-а-а, — тяжело выдохнула она, уставившись на меня помутневшими глазами. — Что я тебе сейчас скажу, сразит тебя наповал, но ты постарайся выслушать.

Видит бог, я старалась, но Елизавета понесла такую ахинею, что через десять минут я не выдержала и указала ей на дверь. Она ужасно оскорбилась и, злобно прищурившись, прошипела:

— Тяжело слушать?! А ты наберись терпения. Дальше будет еще хуже!

Но хуже того, что она мне наговорила, по-моему, уже быть не могло, поэтому я настоятельно принялась советовать соседке убраться восвояси. Разумеется, в силу сложившейся ситуации не скупясь на выражения.

— Ты мне не веришь?! — От досады она прикусила губу и принялась часто-часто моргать глазами.

— Лиза, прекрати! — предостерегла я, кинув ей на колени кухонное полотенце. — На вот, утрись и мотай отсюда домой, я спать хочу!

— Будешь и дальше досматривать свой кошмар? — трагическим шепотом спросила Лизка, трезвея буквально на глазах. — Ну, ну, давай, давай, пока еще кого-нибудь не прихлопнули!

Ты же не живешь, Анна! Оглянись вокруг, сбрось пелену с глаз! И тогда тебе все станет ясно!

— Мне и так все ясно, проваливай, — не совсем любезно огрызнулась я. — Тоже мне, вещунья здесь нашлась. Сначала пропадает где-то целых три недели, а потом заявляется в пять утра и начинает нести бредовые вещи. Ни один здравомыслящий человек не поверит в это!..

— Может быть, и так, — не споря, кивнула Лизка. — Но ты просто обязана мне поверить.

А три недели я пропадала именно из-за этого…

Я же обещала тебе, что докопаюсь до истины…

Истина… Что это за величина такая неосязаемая? Не берусь утверждать с полной ответственностью, но у каждого она своя. Кто-то считает себя правым, сея хлеб, кто-то исцеляя людей, а кто-то этих же самых людей калеча.

И каждый проповедует свою собственную истину, которая определяется бытием и глубиной сознания.

Для меня же понятие истины включало в себя и условие: зло в самых разных его проявлениях должно быть наказано. С самого раннего детства, с тех самых пор, как себя помню, я стремилась именно к этому, стараясь защитить слабого и проучить виновного. Именно этим и был обусловлен мой выбор профессии после окончания школы, чем, признаюсь, повергла в глубокое изумление родителей, видевших меня учителем или врачом. Но я настояла на своем и с азартом принялась грызть гранит науки.

Сейчас же, сидя напротив Елизаветы и глядя невидящими глазами в пустоту, я впервые за все это время усомнилась… Нет, не в правильности сделанного выбора. Я усомнилась в том, что зло действительно наказуемо.

Ведь как хорошо живется мерзавцам. Они смело двигаются вперед, не замечая слез и зла, которые сеют вокруг. Им плевать на жизненные принципы, которые они попирают, у них своя цель — вперед, туда, откуда видно вершину мира…