Непобедимая и легендарная

Мне было немного неловко вкушать действительно очень неплохой чаек в компании большевистского вождя, его жены и главного советского газетного магната. Но в то же время, вернувшись с фронта, я совершенно не представлял, чем я буду заниматься дальше. Все мои довоенные путешествия казались мне какими-то ненастоящими. Словно их и не было в реальности, а они мне просто приснились. Ну что они такое на фоне почти непрерывной четырехлетней войны? У меня даже и мысли не было, что господин Тамбовцев, или кто-то из близких к нему людей, предложат мне хоть какое-то занятие, поэтому я и не заикался о своих дальнейших планах.

Но эту тему затронул сам господин Сталин. Доев второй бутерброд и допив свой чай, он посмотрел на меня, прищурив глаз, и произнес:

– Товарищ Гумилев, скажите, а чем вы собрались заниматься в Петрограде?

– Не знаю, – ответил я, – после возвращения с войны хотелось немного отдохнуть, а потом… – и я развел руками, словно показывая, что будущее мое для меня неведомо.

Тогда Сталин посмотрел на господина Тамбовцева.

– Александр Васильевич, – сказал он, – нет ли у вас для товарища Гумилева подходящей работы по его профилю? Вот смотрите: стоило ему прочесть несколько своих стихотворений – и на звуки его поэзии сбежалась чуть ли не половина служащих Таврического дворца. Даже я, грешный, не смог устоять. А если он станет читать свои стихи при более массовой и не загруженной текущими делами аудитории? Вы меня понимаете?

– Прекрасно понимаю, – ответил господин Тамбовцев. – Помните, у нас была идея объединить всех российских поэтов, создать что-то вроде поэтического сообщества, где они могли бы собираться, спорить до хрипоты, читать друг другу и благодарным слушателям свои стихи. Ну, а кроме всего прочего, это сообщество имело бы в своем распоряжении издательство, в котором выходили бы в свет поэтические сборники. Ведь революция не отменила поэзию, а строительство новой России прекрасно уживается со стихами, которые станут достоянием не только избранной публики, но и всего нашего народа.

– Это вы правильно сказали! – воскликнул загоревшийся идеей Сталин. – И кому, как не товарищу Гумилеву, поэту, воину, кавалеру трех георгиевских крестов и ордена Боевого Красного Знамени, возглавить это поэтическое сообщество!

Я сидел, опешив от неожиданного предложения. Конечно, мне было лестно услышать от одного из большевистских лидеров такую оценку моих стихов. Но стать своего рода министром (или как они их называют – наркомом) поэзии…

– Товарищ Гумилев, – улыбнулся Сталин, – вы не спешите с ответом. Я понимаю, что предложение товарища Тамбовцева для вас неожиданное и вы с ходу не можете дать на него ответ. Вы подумайте, а, скажем, послезавтра в это же время я снова буду рад видеть вас здесь. Пока же прошу меня извинить – у меня много дел, и я должен ими заняться. До скорого свидания.

Сталин и его супруга попрощались со мной и вышли из кабинета. Я понял, что и мне следует откланяться и в одиночестве не спеша обдумать столь неожиданное для меня предложение.

19 ноября 1918 года.

Бордо. Временная резиденция правительства Французской Республики.

Начальник Генерального штаба Франциии главнокомандующий силами Антанты

маршал Франции Фердинанд Фош

После тяжелого и драматичного разговора с британским министром иностранных дел лордом Бальфуром я поспешил во Францию, чтобы доложить правительству о намерениях наших последних союзников по Антанте. Пусть господа Пуанкаре и Клемансо решают, как быть дальше – военные сделали все, что смогли, и настало время штатским заняться судьбой Франции.

Именно это я без обиняков заявил с нетерпением ожидавшим меня президенту и премьер-министру. Понятно, что по телеграфу я передавать суть состоявшегося в Лондоне разговора не стал. Мне доложили, что проклятые боши научились расшифровывать наши радиограммы, зашифрованные самым надежным кодом. Говорят, этому их научили русские, которые вообще не испытывали никаких затруднений в чтении чужих телеграмм.

Услышав о требовании британцев продолжить войну до победного конца, Пуанкаре с Клемансо переглянулись и помрачнели. Я прекрасно их понимал – Франция находилась на последнем издыхании. Наши доблестные солдаты еще могли, сидя в окопах, удерживать фронт. Но если они вылезут из этих самых окопов и попытаются наступать, то при первом же германском контрударе они побегут, и ничто на свете не сможет их остановить.

– Маршал, – спросил меня Клемансо, похожий на измученного и смертельно уставшего моржа, – прошу сказать нам всю правду – есть ли у нас надежда победоносно закончить войну? Я уже даже не мечтаю о возврате Эльзаса и Лотарингии, нам бы сохранить довоенные границы.