Непобедимое солнце

– Можете положить внутрь немного салата? – спросила я.

Официант поглядел на меня так, словно я попросила его заминировать памятник Фиделю.

– Если вам когда-нибудь предложат Elena Ruz с салатом внутри, – сказал он, – просто засмейтесь в лицо этим людям. Засмейтесь вот так…

Он положил свое полотенце на мой столик, схватился за бока и разразился дребезжащим холодным смехом, в котором звучали такой усталый цинизм и неверие в человека, что мне стало страшно.

– В Elena Ruz не добавляют салат. Никогда! Можно еще сделать его между двух тостов, не прогревая в масле, хотя это будет уже… как сказать… преступление почти. Но салат? Нет. Ни за что. Это не биг мак.

Я обрадовалась новой возможности – обжарка в масле как раз казалась мне самой сомнительной из процедур. А потом нашла в меню список салатов.

– Хорошо. Тогда сделайте сэндвич между двух тостов. А салат на тарелке отдельно. Только без заправки…

Это было совместимо с революционным кодексом.

У них нашелся даже пуэр – для китайских клиентов (совсем рядом, конспиративно шепнул официант, центр китайского радиошпионажа). У меня ушло минут десять на объяснения, как заварить мой чай. Я хотела пуэр пуэр, но не пуэр пуэр пуэр.

К концу нашего разговора официант уже знал, как меня зовут – и сказал, что такой сэндвич, как я хочу, должен называться «Саша Руз», поскольку назвать его «Elena Ruz» ему не позволяет совесть. Господи, какие же они здесь все пуристы. Даже пуристы пуристы.

Ужин, кстати, оказался отличным – салат был свежим, с уместным количеством маслин. Тосты зажарили именно так, как надо. Чай тоже был пристойным. Все, поняла я, пока я в Варадеро, ужинаю только здесь.

Когда стемнело, я расплатилась и неспешно пошла по параллельной берегу улице. Вчерашняя информация о злачных местах, полученная от Хосе, навязчиво накладывалась на окружающую реальность.

Первым из описанных Хосе заповедников любви был пустырь у бензоколонки, известный как «Плайя Херон» (вряд ли Хосе знал русскоязычные коннотации этого словосочетания, так что он, скорей всего, не шутил). Проходя мимо, я заметила движение в темноте. Идти туда, если честно, было страшновато, но мне стало интересно именно преодолеть свой страх.

Возле линии кустов происходило что-то странное. В первый момент мне представился древний караван-сарай, где только что разгрузили верблюдов, и купцы пытаются обнаружить свои тюки при свете лучин.

Потом я поняла – если я и ошиблась, то совсем чуть-чуть: то, что я приняла за тюки, было на самом деле неподвижно сидящими вдоль кустов девушками, к которым нагибались редкие клиенты, чиркая своими зажигалками. Я услышал смех и французскую речь. Один из тюков поднялся на ноги, взял за руку быстро бормочущего интуриста и исчез вместе с ним в чернильной тьме за кустами.

У меня не было зажигалки. Но ее, как оказалось, и не требовалось. Когда я остановилась возле одной девушки-тюка, та чиркнула зажигалкой сама. Я увидела круглое полное лицо, искаженное дрожащими тенями от света снизу. Хоть сейчас в фильм ужасов.

Следующая девушка, видимо, хорошо знала об этом эффекте – она зажгла огонек не снизу, а сбоку. И тени вдруг нарисовали на ее лице такую тысячелетнюю безнадежную грусть, что у меня сразу пропала всякая охота продолжать этнографическую экскурсию. Я сунула ей пару инвалютных бумажек и пошла с пустыря прочь.

Девушка была не то чтобы красивой, и не особенно юной – нормально за тридцать. Но я прочитала в ее лице что-то такое… Даже не отвращение к происходящему. Наоборот, молчаливую готовность с улыбкой вытерпеть все до конца – пополам с надеждой, что это неправда и мир на самом деле устроен иначе, жизнь летит к счастью и свету, и, если как следует ущипнуть себя и проснуться, наваждение пройдет.

Все это, конечно, был эффект Роршаха. Опознать за секунду такой сложный смысл в рисунке теней на чужом лице можно только при одном условии – он должен заранее присутствовать в твоем собственном уме. Так оно, разумеется, и было. Это вообще русский народный иероглиф, который мало изменился со времен Толстого и Чехова.

Жалость, думала я, это когда узнаешь себя в другой… А в остальное время нам не то что плевать на других, мы даже не догадываемся, что они существуют. Так, видим иногда тюки на обочине… А что такое другой человек? По сути, та же мировая душа, с омерзением понявшая, чего от нее хотят.

А кто хочет?

Мировая душа и хочет. Такое вот у нее саморазвитие. Ох, сколько умников прошло по этой планете… И все без исключения саморазвились до желтого черепа. Который даже Гамлету теперь не нужен, потому что он сам давно член клуба.

До освещенной зоны, где по тротуару ходили люди, оставалось всего метров десять – но туда пришлось бы продираться сквозь кусты. Зато рядом в траве стоял белый пластиковый стул – возможно, оставленный одним из дневных топтунов в черных штиблетах. Я села на него, закрыла глаза и попыталась успокоиться.

Ладно. Я, в общем, неплохо устроилась в этом мире. Могу в любой момент переехать из одного Варадеро в другое. Иногда даже на яхте подвозят.