Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Вскоре, будучи в Кракове, наш герой тяжело занемог. Насмешница-судьба поразила его именно там, где летом 1772 г. он, принудив капитулировать гарнизон краковского замка, поставил точку в войне с барскими конфедератами, после чего и последовал первый раздел Речи Посполитой. Свое славное военное поприще закончил он там, откуда высоко взлетел, став впервые известен в России, Польше и Франции. Генералиссимусу стало плохо 25 января на подъезде к Кракову. Там сдал он командование Розенбергу, из древней польской столицы впервые написал Д. И. Хвостову о тяжелом состоянии и заговорил о возможной кончине:

«Вам далее скажут – мне недолго жить, кашель меня крушит, присмотр за мною двуличной. О основании собственного моего положения на остаток дней моих. Но, как раб, умираю за отечество[2370] и, как космополит, за свет[2371]»[2372].

Высокие мысли в этом письме перемешаны с обычными житейскими заботами, говорящими, как тесно связан он с делами мира. Это двойственное настроение будет сохраняться во всех дошедших до нас последних письмах полководца.

Из Кракова поспешил Суворов в свои кобринские деревни. Там в начале февраля слег он окончательно. Болезнь усиливалась, он очень ослаб:

«Сухопутье меня качало больше, нежели на море. Сверх того тело мое расцвело: сыпь и пузыри – особливо в згибах, здесь я лекаря нашел, он мне обещает исправить чрез неделю, я бы согласился и на две»[2373].

Так он писал Ростопчину 9 февраля. Однако лучше не становилось. Лечение голоданием, к которому князь прибегал часто, из-за слабого желудка не давало результата:

«…я на чистом голоду, даже малейшая крупица хлеба мне противнее ревеню. 2-е – почти годовой кашель мне здесь умножился непрестанным, томные кишки подвело. Все тело мое в огнеищи, всякой час слабее, и, ежели дни чрез два то же будет, я ожидать буду посещения парков ближе, нежели явиться Всемогущему Монарху» [2374].

Упоминание о Парках, богинях судьбы, рождения и смерти, прядущих непрестанно тонкую нить человеческой жизни и перерезающих ее в урочный час, говорит само за себя. В этом же письме прорываются мысли о необходимости привести дела в порядок ради благосостояния сына, которого узнал он и полюбил только в этот последний год, на полях сражений и в тяготах похода:

«Хоть бы я пожился, но много ли мне надобно… Мне хочется Аркадию все чисто оставить. Господь Бог им благоволи»[2375].

Так писал он племяннику Алексею Горчакову. А через три дня, 14 февраля, в письме Растопчину, описывая свою борьбу с болезнью, написал наш мученик слова, оказавшиеся пророческими:

«Чистейшее мое многих смертных тело во гноище лежит! Как сыпи, вереды, пузыри с места на место переходят, то я отнюдь не предвижу скорого конца»[2376].

Образ лежащего во гноище больного навеян Библией: Иов многострадальный, испытуемый Богом, лежит на гноище, и псы лижут язвы его. Генералиссимус скончается 6 мая (старый стиль) – в день памяти Иова многострадального.

Князь Багратион, находившийся в небольшой свите князя Италийского, покинул Кобрин и поспешил в Петербург. Павел I милостиво принял его, ведь Суворов столько раз в реляциях хвалил князя и представлял к наградам. Рассказ его о болезни полководца тронул самодержца, и тот направил в Кобрин лейб-медика Г. И. Вейкарта. Он приехал 6 марта вместе с сыном Суворова Аркадием. Последнего император послал с приказанием доносить о состоянии здоровья великого воина.

К этому времени больного уже третью неделю лечил кобринский доктор А. Р. Кернисон. И хотя у кровати страждущего теперь находились и Вейкарт, и военврач К. Я. Яниш, и хирург Н. Нотбек, именно Кернисона покоритель Альп назвал своим спасителем в письме к Растопчину 7 марта: