Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

«К спасению моему я в Кобрине нашел Августа Николаевича Кернисона <…> Дружба его меня радикально избавила от смерти! Брестской, Тереспольской докторы меня посещали и возвращались; он был при мне денно и ночно и есть при прибывших на сих днях инспекторе врачебного искусства Янише и операторе[2377] Нотбеке. Мне грех ему не отблагодарить. Ваше Сиятельство, покорнейше прошу… титлом титулярного советника» [2378].

Просьба полководца была уважена уже 16 марта 1801 г., и благодаря его хлопотам врач стал по чину личным дворянином.

«Я шаг за шагом возвращаюсь с другого света, куда меня едва не утянула неумолимая фликтена с большими мучениями…»[2379]

Едва почувствовав себя лучше, Суворов пишет пространное письмо барону Ф. Гримму с анализом своей кампании в Италии. Жизнь возвращается к нему, и уже на другой день в письме к Д. И. Хвостову нет ни слова о болезни, но на четырех страничках – рассуждения о покупке поместий, предположения о парадной жизни в столице и уединенной в деревне, о сбережении наследства для сына. Ни одна деталь не ускользает от его внимания: ни то, что король Неаполя «забыл» наградить его орденом Св. Януария, ни то, что к кресту Св. Иоанна Иерусалимского он так и не получил от государя бриллиантов, ни то, что хоть он теперь и князь, но титулуется сиятельным, а не светлейшим[2380], как Безбородко или Лопухин. Характер и воля его берут свое настолько, что врачи дают разрешение ему осторожно двинуться в Санкт-Петербург. Он знал из рассказа сына и других лиц, что император готовит там триумфальную встречу освободителю Италии. В двадцатых числах марта Суворов в последний раз в жизни сел в дорожную карету.

Щадя полуздорового полководца, его неторопливо везли в столицу, и вдруг над головою его разразилась новая гроза: 20 марта в Зимнем дворце Павел I пишет рескрипт, знаменующий начало новой опалы, теперь уже последней в жизни нашего героя:

«Господин генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский. Дошло до сведения моего, что во время командования вами войсками моими за границею имели вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех моих установлений и Высочайшего устава. То удивляяся оному, повелеваю вам уведомить меня, что вас побудило сие сделать»[2381].

В тот же день замечание за это было отдано в приказе по армии. Судя по всему, Суворов поступил так по привычке, усвоенной в екатерининское время, когда командующий армией имел на это право. Но при Павле I это было простым смертным полководцам строжайше запрещено, лишь сам государь имел при себе такого. Как отмечает Д. А. Милютин, в начале похода эту должность несколько дней при тогда еще фельдмаршале отправлял генерал И. И. Ферстер, но в официальной переписке об этом упоминаний не было. В руки же императора попало донесение генерал-лейтенанта Баура, посланное 28 февраля 1800 г. из Линца, в котором среди прочего стояло:

«Господин генералиссимус и кавалер князь Италийский граф Суворов-Рымникский, чрез дежурного генерал-майора Милорадовича предписал полку, мне Всемилостивейше вверенному…» [2382]

Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать гнев императора. Но почему? Неужели проступок был столь уж велик? Приблизиться к ответу позволяет одно место в «Записках» уже цитировавшегося нами Комаровского. Состоявший, как мы уже видели, флигель-адъютантом великого князя Константина, он был хорошо принят в императорской фамилии, многое знал и многое видел. Вот что вспоминает этот беспристрастный человек: