Непобежденные

— За раненым пойдут другие, а вы останетесь здесь.

— Есть раны, товарищ старший лейтенант, от которых человек, если его неосторожно взять, сразу умирает. Это не шуточки. Я обязана на месте оказать первую помощь.

— А я не разрешаю вам идти.

— А вы обязаны разрешить. Там раненый…

«Не Клавка, — подумал Кольцов, слушая эту наивную перебранку, — та бы разговаривать не стала».

— Сержант, давай я схожу, — предложил он.

— Возьми Солодкова, — сразу согласился Авдотьев. — У него нюх на немцев…

— Мои прикроют, — обрадовался старший лейтенант.

Привычно перевалив через бруствер, Кольцов, согнувшись чуть не до земли, пробежал немного, присел, осматриваясь. Ракеты не взлетали, ночь была черна, как деготь, — в трех шагах ничего не видно. Солодков лежал рядом — руку протянуть. Он тронул его за плечо, чтобы не отставал, пробежал еще немного. Мелькнула позади маленькая нескладная тень с болтающейся сумкой, и Кольцов понял: настояла-таки девчонка на своем. Потом фигура санинструкторши растаяла во мгле, отстала.

Вспорхнула ракета, и пока она горела, Кольцов наметил для пробежки следующий ориентир — куст, странно уцелевший на краю воронки. Там можно было укрыться и послушать, где он, раненый.

Санинструкторша не отстала, она побежала следом, по при свете первой же ракеты поняла, что ее занесло куда-то в сторону: как ни всматривалась в пестрый хаос камней и кустов, не могла понять, где теперь разведчики.

Потом она услышала стон и, едва дождавшись, когда погаснет ракета, заторопилась на звук. И вдруг совсем близко услышала шорох: кто-то полз. На всякий случай она достала маленький «вальтер», подаренный старшим лейтенантом, сжалась вся, но вспомнила наставления, — не напрягать руку, когда стреляешь, и расслабилась. Подождала немного и, подумав, что это, должно быть, раненый ползет, хотела сунуть пистолет в карман. Но тут снова замелькал свет ракеты, и она в двух шагах от себя вдруг увидела блеснувшие подковки сапог. Подковок на сапогах ни у кого в роте не было, — это она знала точно, — но все смотрела, как взблескивают и гаснут тусклые искорки, не в силах ни шевельнуться, ни крикнуть. Искорки погасли, и на их месте задвигалось что-то массивное, приподнялось, и она ясно разглядела две немецкие каски. И тогда дернула спусковой крючок, и уж не видя перед собой ничего, все стреляла раз за разом, пока не клацнул затвор. Вдруг ее схватил кто-то сзади, поднял, понес, хрипло дыша, и бросил вниз, — в чьи-то руки. Опомнившись от ужаса, охватившего ее, она увидела, что сидит на дне окопа, а рядом свои ребята, знакомые, улыбающиеся лица, бледные в свете ракет. И она заплакала навзрыд, совсем по-детски.

— Что случилось? Ранена? — затормошил ее старший лейтенант.

— Не-ет. Я их уби-ила.

— Кого?

— Их… немцев.

Вокруг засмеялись.

— Так чего же ревешь?

— Да, знаешь, как страшно!

— А может тебе немцев жалко? — под общий хохот спросил старший лейтенант.

— Злюка! — закричала на него. — Знаешь, как я испугалась?! Их двое, а я одна…

Над бруствером визжали пули, смачно били в мерзлую землю, с разбойничьим улюлюканием уносились к мутнеющим от близкого рассвета низким тучам.

Кольцов сидел в стороне и, слушая эту перебранку, с новой для себя грустью вспоминал пропавшую в водовороте медсанбатов и госпиталей Клавку, которую он так же вот вынес однажды из боя. Только та была ранена, не как эта дуреха. И та не плакала ни от страха, ни даже от боли.

Рядом с ним кто-то тяжело плюхнулся на дно окопа, и Кольцов, повернув голову, увидел сержанта Авдотьева.

— Что? — выдохнул Авдотьев.

— Купились, как лопухи, на немецкую провокацию. Эта пигалица с перепугу разрядила в них обойму.

— Тьфу ты! — И заоглядывался: — А где Солодков?

— Да вон возле девчонки отирается.

— Бери его, пошли. Взводный зовет.

— Нагорит? — забеспокоился Кольцов. За такой промах, по его мнению, никак не могло не нагореть.

— Не похоже. Там этот старший политрук опять пришел, что-то они удумали.

Удумали такое, о чем разведчики и помыслить не могли. Кольцов сразу даже и не понял, чего хочет взводный, когда тот заговорил о несуразном: пойти к немцам с поднятыми руками.

— Ты же сам перебежчика задержал, — сказал ему старший политрук. — Значит, находятся такие. В семье не без урода. На них-то немецкие пропагандисты и рассчитывают. Надо, чтобы перестали рассчитывать. Пойти к ним, будто бы сдаваться, а когда высунутся, гранатами гадов.

Дело рисковее любого, что были: этой ночью. А главное — противное дело. Будто в отхожую яму голыми руками…

— А чего меня-то? — Кольцову подумалось, что выбор пал на него потому, что фигура у него такая нескладная. Если еще воротник поднять да ссутулиться, так совсем получится, что голова ушла в плечи от страха.

Взводный понял его правильно, обнял, сказал душевно:

— А кто у нас страха не ведает? А кто гранаты лучше тебя бросает? Впрочем, дело добровольное.

— Я не отказываюсь, — поспешил согласиться он.

— Вот и отлично…