Непобежденные

— А сказывают, от той Крымской войны название. Будто тут наши солдаты после долгого перехода бивуаком встали. И полегли спать усталые. А турки, будто бы, ночью подобрались, убили часовых и принялись сонных резать. А кто-то проснулся, тревогу поднял. Всю ночь на ножах дрались. А утром посчитали убитых турков в три раза больше. Вот как отплатили. В тот же день и похоронили павших на этом самом месте. Потому и название — Сонное.

— Не боитесь, что немцы придут? — спросил Петров.

— Конечно, боюсь. Не за себя, за лозу боюсь. Лоза должна жить.

— Жить для немцев? — встрял в разговор Лезгинов.

— Немцы как придут, так и уйдут. А лоза должна жить, — повторил старик.

— Другую можно вырастить.

— Другой такой не будет. Вот этот «рислинг», гляди, посажен вскоре после той обороны.

— И все живой? — Петров потрогал шершавую кору лозы.

— И все живой. И будет живой.

Петров смотрел на морщинистое, как старая кора, лицо старика и думал о необыкновенной силе духа русского человека, простого земледельца. Кругом смерть, а он все делает свое дело. Не из упрямства, из древней наследственной привычки заботиться о будущем. И такая бездна исторического оптимизма распахнулась перед ним, что он отступил, будто сгорбленный виноградарь вдруг вырос, и всего его стало невозможно разглядеть вблизи. Даже если все погибнут, всё будет разрушено, придет час и появится такой вот человек, начнет пахать землю, обихаживать ее. Была бы земля, пусть истерзанная, опустошенная, но своя.

Шел он сюда, чтобы пожалеть еще одного несчастного. А вышло: сам набрался у него сил.

— Спасибо, отец, — сказал пожимая узловатые негнущиеся пальцы старика. — Может, что нужно?

— Немца прогнать нужно.

— Обязательно прогоним. Не сегодня, не завтра, а прогоним. Это я твердо обещаю.

— А больше ничего и не надо.

— В Севастополь бы вам перебраться. Все-таки тут передовая.

— В Севастополе везде передовая.

— Можно эвакуировать на Большую землю.

— Звали уж. Куда мне с моими то? Дозвольте уж, товарищ начальник, здесь перебедовать. — И заулыбался, растянув сухие истрескавшиеся губы. — Вы бы осенью наведались, угостил бы я вас виноградом.

— Спасибо, отец…

Уходили молча. Петров думал о том, что ют сейчас пойдет он по штабным землянкам, по окопам, будет разговаривать с командирами и бойцами, и никто не заметит, что еще утром жили в нем печаль и растерянность.

Оглянулся с поворота тропы. Старик не смотрел вслед, опять ходил, сгорбившись, по полю, оглаживал свою лозу.

— Вы его все-таки поберегите, — сказал Петров.

— Делаем, что можем, — ответил Капитохин. — Помогли им подвал в доме оборудовать.

Помогите. Они для вас не менее нужны, чем вы для них… По ту сторону лощины полыхнуло над зарослями дубняка, и обрушился грохот: скрытая там тридцатая батарея ударила по каким-то дальним целям. И захлопали мины в той стороне, горохом рассыпалась ружейно-пулеметная трескотня. А старик даже не распрямился, все хлопотал над лозами, словно был уверен в своем бессмертии.

X

Пулеметчицу Чапаевской дивизии Нину Онилову хоронили 8 марта. Был пасмурный день. С неба сеялся мелкий дождь, который никто не замечал. Народу на кладбище Коммунаров собралось много, над красным фобом с черной полосой долго произносились не столько скорбные, сколько гневные речи, были оркестр, были слезы, необычно много слез для привыкшего ко всему Севастополя, даже мужских. Сухо треснули винтовочные салюты, и люди стали быстро расходиться и разъезжаться.

Об Ониловой Колодан не расспрашивал: еще накануне разузнал о ней все — и что воевала она под Одессой, была ранена, вернулась из госпиталя в Севастополь, в декабре получила орден Боевого Красного Знамени и вступила в партию. О том, как она мечтала стать пулеметчицей подобно знаменитой Анке из фильма «Чапаев», как в точности по кино выдерживала в бою время, говоря «Пускай подойдут поближе», как спасала роту своим губительным огнем, — обо всем этом было исписано полблокнота, и потому еще на кладбище Колодан приглядывался к невысокой худой женщине в черном беретике — секретарю горкома партии Сариной, соображая, как бы заполучить ее хоть для краткого интервью. Конечно, лучше бы побеседовать сразу с секретарем горкома Борисовым, но в день 8-го марта ему, газетчику, привыкшему работать под даты, хотелось сегодня собирать материалы именно о женщинах. Тем более, что успел понять: женщина в Севастополе — явление особенное. Чего стоит одна Анастасия Чаус, которой осколком оторвало руку, а она отказалась эвакуироваться, выйдя из больницы, снова встала к станку и уже через месяц перевыполняла нормы.

Машина, в которой уезжала Сарина, была переполнена, но Колодану удалось все же напроситься именно в эту машину. Чтобы не стеснять и без того стиснутых в машине людей, он висел грудью на спинке переднего сидения и, пользуясь тем, что лицо его почти упиралось в затылок Сариной, начал задавать свои вопросы. Сарина отвечала односложно, что его никак не устраивало, и он попросил аудиенции в другое, более удобное время.

— Будет ли другое-то? — сказала Сарина. — Сейчас приедем и поговорим.