Непобежденные

Что же останется? Подводные лодки? Одни только подводные лодки. Но много ли лодок на всем Черном море? Много ли доставят они боеприпасов?!.

Петров прошелся вдоль стола, устланного картой, резко остановился.

Однако, хватит считать свои потери. Не для того насмерть встал Севастополь, чтобы думать о спасении. Немцы за этот день потеряли в три раза больше людей. И значит, мы этот день выиграли. Севастополь удерживает возле себя огромную армию, которая по планам весеннего наступления Гитлера уже давно должна была маршировать по полям России. — Вот в чем победа Севастополя!

Есть такой маневр в военном деле — отвлекающий удар. Когда части, даже целые армии переходят в наступление, имея одну задачу, — сковать силы противника на второстепенном направлении. Они принимают удар на себя, чтобы помочь победе на другом участке фронта. Но если существует отвлекающее наступление, то почему не быть отвлекающей обороне? Севастополь выстоял еще один день и, значит, победил. Задача в том, чтобы выстоять как можно дольше. И умереть, сражаясь, удерживая врага, истощая его. Значит, чем сильней противник, тем лучше?!

Ничего нового для себя не придумал генерал Петров, все это он знал и раньше. Но раньше не было мыслей о смерти. Теперь он знал: выстоять до конца едва ли удастся. Значит, надо стоять до последнего. И этим выполнить задачу, поставленную перед Севастопольским оборонительным районом Ставкой, партией, народом, самой историей. — Погибнуть, чтобы жила страна…

«Предвидеть, предугадать, предвосхитить — вот главное для полководца. Одной твердостью, которая чаще всего — сестра каприза, сражения не выигрываются. Нужно быть твердым в осуществлении принятого решения, нужно. Но умение предвидеть — все-таки главное…» Так думал Петров, стоя над картой СОРа. Снова думал о смерти и одергивал себя: «Рано думать об этом, рано!» Он понимал: Севастополю не выдержать долгого штурма с его большими потерями и ежедневным непомерным расходом боеприпасов. Но можно попытаться убедить Манштейна, что Севастополь ему не взять, что в кровавой мельнице боев только будут множиться и без того огромные потери немецкой армии. Сделать это можно, лишь проявив активность.

Наметившийся опасный выступ прорыва на Мекензиевых горах необходимо срезать двумя сходящимися ударами — с юго-востока силами 25-й Чапаевской дивизии и с юго-запада…

Петров задумался, какими силами ударить с юго-запада? Был только один выход — снять часть войск с южных секторов, где враг наступал не так упорно, как на Мекензиевых горах. Ночью перебросить через Северную бухту, скажем, тысячу человек, вывести в район сосредоточения и на рассвете ударить. Всю артиллерию в помощь, всю авиацию и — может получиться. И останутся немцы после четырех суток тяжелейших боев на исходных позициях. И задумается Манштейн…

Впрочем, он уже задумался. В последнем донесении, копию которого каким-то образом добыли флотские разведчики, говорится: «Первые дни наступления показывают, что под таким адским артиллерийским огнем наступление вести дальше невозможно». При нашем-то голоде на боеприпасы — «адский огонь». А если бы снарядов вдоволь?!

От мыслей этих стало легче на душе, и вечером, как обычно отправляясь на флотский командный пункт к адмиралу Октябрьскому, он все думал об этой засветившейся надежде, мысленно формулируя свои мысли в жесткие строки боевого приказа.

V

Судьбой своей Иван Зародов был доволен. Била его, била война, а вот не добила. Не иначе, Нина молилась за него — радость нечаянная, встреченная на военной дороге. Все время она была с ним и в нем. Стоило вспомнить, как сразу легче становилось и веселей. Он так и сказал однажды своему второму номеру краснофлотцу Коркину: «Мне что, у меня есть Нина!»

И то, что пробился-таки опять в Севастополь, отлежавшись на кавказских курортах, Зародов относил на счет все того же своего военного везения. А под конец так подфартило, что и не мечтал: попал служить в морскую бригаду, где все было знакомым и родным, где не стояли на посту, а только на вахте, и сидели в землянках не на пустых снарядных ящиках, а на благородных банках, и над головой был не потолок, а подволок, и под ногами привычная палуба… Иной терминологии моряки не признавали, все у них было, как на корабле. Окопы копать понемногу привыкли, стала эта кротовья работа чем-то вроде большой приборки по субботнему расписанию. Только и разницы, что делать ее приходилось каждый день. И к невидной защитного цвета одежонке пехотной привыкли, тем более что невидная-то она была не только в смысле фасона, но и смысле самом прямом — ляжешь меж двух камней, и пропал для противника. А вот когда во имя единообразия формы одежды начали отбирать у них тельняшки да бескозырки, тут все на дыбы. Какой же моряк без тельняшки да бескозырки! Это все равно, что душу вынуть. Отбились от пехотных интендантов, отстояли свои тельняшки да бескозырки. Правда, последние приходилось носить в вещмешках, ну да все равно при себе…