Непобежденные

В сущности, все раненые, как дети. Когда отпускает боль и приходит понимание, что самое страшное позади, они оживляются, говорят и говорят; Обсуждают последние свои бои, положение на фронтах вообще. Любимая тема — второй фронт. Тут уж честят союзников, не выбирая слов. А сегодня по всему медсанбату только и разговоров, что о последнем сообщении из Африки, о капитуляции Тобрука. Английский гарнизон в 33 тысячи человек, оружия, боеприпасов, снаряжения — всего вдоволь, одних автомобилей до полутора тысяч и бензина — залейся, а капитулировал перед немцами через три дня.

— Ка-пи-ту-лировал! — презрительно выговаривал очередной оратор, — Нам бы их запасы!… Ни в жизнь бы!…

— Англичане, какие вояки?!. Сопляки!…

Она поняла, почему сидит тут. Выдохлась. Сама себя стала забывать, не отдает отчета, что пользуется случаем посидеть, отдохнуть. Вскочила, заторопилась в свою гипсовочную. С порога поняла, что если бы не пришла сама, ее кинулись бы разыскивать. На столе был очередной раненый — симпатичный парнишка с тонкими грузинскими усиками. Она быстро осмотрела его распухшую ногу с переломом таранной кости. Стопа резко деформирована, уплощена и удлинена. Мягкие ткани напряжены, кожа натянута, лоснится. При таком повреждении кровеносных и лимфатических сосудов, таком положении костей стопы дальнейшее ухудшение кровообращения от сдавления уцелевших сосудов неизбежно.

Пришел командир роты, оглядел стопу, согласился, что не избежать разреза для освобождения гематомы и уменьшения сдавления сосудов, но сказал, что сделает это позднее, после эвакуации раненых. Цвангер уложила ногу «грузинчика», как мысленно окрестила его, в съемную гипсовую шину, наказала медсестре Сулеймановой следить за ним и занялась другим раненым.

Потом в сумрачный закуток гипсовочной вошла высокая стройная девушка.

— Байда! — назвалась она, села на табуретку, поставив перед собой автомат, и уставилась на врача большими зеленовато-серыми глазами.

— Байда! — повторила Цвангер и встала ей навстречу. Девушка эта была одной из семерых севастопольцев, которым только что присвоили звание Героя Советского Союза. Говорили, что Москва сделала это в тот же день, как получила представления от командования СОРа. Говорили, что поскромничало командование, представило бы не семь, а семнадцать, всем бы и дали…

Девушка улыбалась одними глазами. Странно было видеть такую двойственность на лице: губы сурово поджаты, а в глазах теплинка. На голове зеленая армейская косынка, из-под нее — кончики коротко стриженых волос. Но девушка не поправляла волосы, вообще не шевелилась, и было видно, что она смертельно хочет спать.

— Давно ранена?

— Давно! — коротко ответила Байда.

— Ты же сама санинструктор…

— Я бы и сейчас не пришла. Прогнали.

— Прогнали? — переспросила Цвангер, осматривая девушку. Раны были не опасные, на руке и на голове, но они загноились, поднялась температура.

— Мы Ласкина выручали, нашего командира дивизии, — тихо рассказывала Байда, пока врач обрабатывала ее раны. — Немцы НП окружили, двери уж выламывали, а тут мы с нашими разведчиками подоспели… А полковник Ласкин узнал, что я ранена… Попало мне…

«Отоспится и уйдет, — решила Цвангер. — Эту в медсанбате не удержишь. Надо за ней присмотреть»…

«Господи, сколько их, за которыми надо присматривать, как за детьми»!…

Резко распахнулась дверь и в палату влетела Сулейманова.

— Плачет! — выкрикнула она.

— Кто плачет?

— Танидзе, грузин этот. Мы ему ногу подвесили, а он не дает. Сидит, опустив ногу, и плачет.

— Кто это плачет?! — в палату, как всегда быстро, вошел профессор Кофман.

Отправив Байду с Сулеймановой, Цвангер показала профессору рентгенограмму с переломом таранной кости Танидзе.

— Считаю, что в таких случаях надо особо тщательно следить за кровообращением и своевременно удалять гематому даже небольшую…

— Считаете, так делайте, — громко сказал Кофман. — Покажите больного.

У него все было скоро, у главного хирурга армии Кофмана. Осмотрел, тут же сам сделал нужные разрезы. А когда раненого унесли, накинулся на Цвангер.

— Почему вовремя не приняли нужных мер?!

Она попыталась объяснить, что говорила об этом командиру роты, но Кофман только еще больше распалялся. И она замолчала. Стояла, хлопая глазами, и сама чуть не плакала.

— Занимайтесь своими делами! — наконец, так же резко сказал он. Но когда все стали расходиться, удержал Цвангер за рукав. Огляделся, — все ли ушли, — и сказал тихо: — Вы на меня не обижайтесь. Я умышленно был несправедлив с вами, отругав в присутствии всех. Это, чтобы все раз и навсегда сделали для себя выводы. — И обнял ее за плечо, добавил ласково: — Не обижайтесь. Поймите: у вас не убудет, а они приобретут.