Непобежденный

Пели русские и другие мелодичные песни, которые легко можно было петь без музыкального сопровождения. И души их сходились и роднились от этого пения, слёзы выступали на глазах, которые они смахивали, не стесняясь друг друга. Им было хорошо вместе, счастливо, и, казалось обоим, что ничто не может их разлучить.

Иной раз Катя как бы в шутку запевала:

Огней так много золотых

На улице Саратова

Парней так много холостых,

А я люблю женатого.

И потом подшучивала над собой:

– Вот тоже напасть – полюбила женатого…

– Ты сама замужняя, – так же шутя отвечал Никитин.

– Я свободна от него. В отличие от некоторых.

– Жалеешь?

– Чего теперь жалеть?

А то ещё Катя частенько начинала свою любимую песню:

– Позарастали стёжки-дорожки,

Где проходили милого ножки…

Никитину очень нравилась эта песня, которую в их хоре пела вокальная группа из шести хористок. Все бабы эти были немолодые, холостые, потерявшие или мужей или «милых» где-то по дороге жизни. И они вкладывали в эту песню всю свою печаль настрадавшихся от одиночества сердец, у которых было немного шансов найти свою вторую половинку. Эта песня была одной из любимых Никитина в звучании их вокальной группы, пробивала она до слез. Но ему не нравилось одно, и он говорил Кате:

– Катя, накличем мы себе этой песней разлуку…

– Не выдумывай, милый… Это моя сольная песня, я в училищном ансамбле ее запевала.

– Катюша, пожалуйста, пой ее как-нибудь пореже…

– Не выдумывай глупости, Саша…

– В хоре бабы толковали, мол, кто и о чем поет, тот и привлекает это в свою жизнь. О горе поешь, горе и привлекаешь. Народное поверье, мол, такое есть.

– Ерунда это всё! – отвечала ему Катя.

Со временем, все более привязываясь друг к другу, они рассказывали друг другу о своей прошлой жизни. И узнавали друг друга всё больше и подробнее, и это узнавание ещё сильнее сближало их, – так сближало, словно они уже были мужем и женой. Сидит, бывало, Катя, в кресле, вяжет и рассказывает о себе, вспоминает свое детство, отца, мать, деда с бабкой, сестер, братьев, а Никитин – весь внимание – сидит, слушает и время от времени о чем-нибудь спрашивает или переспрашивает.

– Мы хоть все деревенские, но хозяйства никогда не держали, – начинала делиться с ним своим прошлым Катя. – Мать не любила возиться с хозяйством, она любила читать, вышивать и петь. Помню, у нас в квартире по стенам кругом ее вышивки висели, очень много на православную тему…Соберет нас вокруг себя и что-то читает нам или поет. А то ещё хором поём. Это были мои первые уроки пения. Моя мать не была простой женщиной, она дворянского происхождения, ее мать, моя бабка удрали с дедом из Читы, где расстреливали чекисты интеллигенцию, буржуев, священников. Бабушке и деду, то есть родителям моей матери достали документы простых людей, и они бежали из Читы в самую глухомань, Утени называется это местечко.

– Это что, станция такая?

– Разъезд, два-три домика было, железнодорожная обслуга жила, там даже поезда не останавливались, только хлеборазвозка. И там мои дедушка с бабушкой переждали революцию, прожили до тридцатых годов. Здесь моя мама и родилась. Время, сам знаешь, было голодное. Жили они в развалюхе, пережили войну. Потом перебрались в Малые Ковали, а это вообще глухомань. В этих Малых Ковалях я и родилась.

– Это тоже разъезд?

– Да, только поменьше значением. Утени поважнее. Дом старый, ещё дореволюционный, его подремонтируют, а он всё равно разваливается. Но вот жили как-то, учились, не жаловались, огород держали, соток тридцать картошкой засаживали…Потом ещё власти несколько домишек сляпали, в одном из них я родилась, там в школу пошла.

– А отец твой откуда?

Тут Катя замолчала, вздохнула, и Никитин почувствовал, что говорить об отце ей не очень хочется. Так оно и вышло.

– Говорить бы о нем не хотелось, потому что ничего хорошего о своем отце сказать не могу. Он из местных был, мама из нужды замуж вышла за него, этого Татаринова. Моя ведь девичья фамилия Татаринова. Жлоб, мужлан был мой отец, таежник, егерь, охотник, все время с винтовкой за спиной ездил на лошади. Казак вольный такой. Дома жил мало, сам был по себе, только детей матери строгал, а аборты делать запрещал. Прискачет домой на два-три дня – и опять на лошадь. У него было только две заботы – где бы бабу найти и переспать с ней и зверя подстрелить. Ни одной бабы-одиночки ни в одном поселке не пропускал. Сколько раз его убить хотели мужики за это. Напьется пантов и ездит, ищет себе какую-нибудь бабеночку для разовой забавы…

– А что это такое – панты?

– Зверя-самца завалят во время гона, а у него в рогах такой озверин водится, пантокрин называется. Потом эти рога вырезают, настаивают на спирту и пьют для увеличения сексуальной силы и омоложения, – делилась с ним Катя жизнью своего родителя. – Такой вот у меня был папаша…Нами, конечно, не занимался, ладно, главное – не обижал. А вот мать бил смертным боем. Напьется и бьет.

– За что хоть?