Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время

Число отлученных за долги всегда было достаточно велико, но рекордной высоты оно достигало в месяцы сбора урожая (август — сентябрь), когда взималась большая десятина. В этот период, если воспользоваться выражением Лютера, «отлучительные письма начинали летать тучами, как летучие мыши».

Страх перед отлучениями начинался уже с весны, особенно если она, как это и случилось в 1518 году, предвещала неурожай. В эти-то месяцы народной тревоги и печали Лютер и решился коснуться темы церковного остракизма. Взяв поводом текст из Евангелия от Иоанна: «И творят они над вами отлучение неправедное», Лютер с амвона виттенбергской церкви заявил, что отлучение означает лишь исключение из внешней церковной общности, но не означает отторжения от Христа, а потому не предполагает, чтобы люди относились к отлученному как отверженному, отказывая ему в своем расположении и любви. Еще важнее, чтобы сам отлученный не считал себя проклятым и погубленным.

Проповедь Лютера была прочтена ради утешения тех, кто был близок к отчаянию и бунту. Но объективно она оказывалась куда более опасной для церкви, чем любые взрывы возмущения, вызванные несправедливым применением отлучений. Лютер начинал словами смиряющими: «Если ты отлучен неправомерно, то ты не должен ополчаться против правды и справедливости, растравляя себя вопросом: за что я это терплю». Но этот призыв к смирению тут же парадоксальным образом превращался в декларацию личного достоинства мирянина, в суждение, которое ставило его совесть выше всех церковных приговоров и сводило на нет их карательную и дисциплинарную силу: «Умрешь ли ты без отпевания и труп твой зароют в землю, как падаль, а потом выроют и бросят в реку, — это тебе во благо! Блажен, кто отойдет в лучший мир, будучи несправедливо отлучен. Ибо, сам оставшись верным справедливости, он достигнет венца жизни».

Лютер не публиковал своей проповеди и рассматривал ее как хотя и рискованный, но благочестивый разговор со своими прихожанами. Его враги судили иначе. В июле соратники Тецеля пошли на подлог. На основании устных рассказов о проповеди они сфабриковали «Тезисы об отлучении», якобы написанные самим Лютером, к «Тезисам» присоединили чьи-то (возможно, даже самими доминиканцами придуманные) пасквилянтские стишки о корыстолюбии римской курии. Все это было передано кардиналу Кайэтану, главному папскому куратору над немецкими землями.

Кайэтан пришел в негодование. Он немедленно донес о случившемся в Рим, а сам попросил аудиенции у находившегося в то время в Аугсбурге германского императора Максимилиана I. Смятый гневным натиском кардинала, Максимилиан вынужден был подписать заранее составленное Кайэтаном послание, где он, как глава Священной римской империи, просил папу поспешить с осуждением Лютера, дабы светская власть могла принять меры против его еретических и непотребных действий.

23 августа верховный судья Гинуччи объявил Лютера «заведомым еретиком». Из Рима в Германию полетело три письма: одно Кайэтану — о немедленном аресте виттенбергского смутьяна; другое саксонскому курфюрсту Фридриху — о немедленной пересылке Лютера из Виттенберга в Аугсбург; третье — главе августинского ордена Габриэлю Венетусу — о насильственном захвате Лютера в случае, если его курфюрст будет медлить с исполнением куриального решения.

Судьба Лютера была, казалось, решена. Даже в канцелярии Джулио его именовали теперь не иначе как «заведомым еретиком». Немецкие доминиканцы потирали руки и во всеуслышание заявляли, что уже сушат поленья для костра.

И тем не менее Лютер в римский трибунал не попал. 30 августа 1518 года его князь Фридрих не только отказался передать августинца Кайэтану, но еще и сумел убедить последнего в правомерности просьбы Лютера о выслушивании его незаинтересованным немецким судом.

Чтобы объяснить причину этого крутого поворота событий, нам придется хотя бы вкратце рассмотреть сложное переплетение государственно-политических, феодально-церковных, земельных и, наконец, династических отношений, сложившихся к началу 20-х годов XVI столетия.

Лютеровская реформации началась при императоре Максимилиане I (1459–1519), пытавшемся подчинить немецкие силы и интересы наднациональной династической цели — процветанию дома Габсбургов. Восемнадцати лет он был обвенчан с очаровательной и богатой Марией Бургундской, дочерью герцога Карла Отважного. Упадочно-феодальная роскошь бургундского двора опьянила молодого монарха. Одновременно ему импонировало новое общество, рождающееся в Нидерландах. Император грезил о мире, наполненном по-нидерландски радивыми купцами, ремесленниками и крестьянами, которые отдают свои избытки на содержание по-бургундски ослепительной знати. Его образ мысли вообще был прожектерским, рыцарским и авантюристичным. Он видел себя победоносным истребителем ислама и европейским властелином, содержащим папу в должности личного духовника.