Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время

Тогда Эккен спросил его, готов ли он полностью или хотя бы частично отречься от этих сочинений. Лютер выглядел, подавленным и смущенным; после неоправданно долгого молчания он заявил, что должен поразмыслить над заданным ему вопросом. Произошло легкое замешательство, после чего Лютеру было объявлено, что на второй вопрос Эккена он должен будет ответствовать на следующий день.

18 апреля вечером официальный представитель трирского епископства повторил свой вопрос. Ответная речь Лютера была краткой, ясной и уверенной. Он сказал ее по-немецки и тут же повторил на латыни для германского императора, который не знал немецкого языка.

Лютер заявил, что сочинения свои он мог бы разделить на три разряда: назидательные сочинения, книги против нынешнего папства и полемические выступления против отдельных лиц. Ни один из этих жанров не может считаться предосудительным. Ни одного из них он не может взять назад. Это относится и к книгам против папства, посвященным обличению зла, от которого «прежде всего страдает высокочтимая немецкая нация». Что же касается общего содержания его работ, то он просит каждого, во имя бога, наставить его из Священного писания, если он находится в заблуждении.

Ни церковный обвинитель Лютера, ни князья, ни молодой император не были готовы к такому ведению процесса. Эккен еще раз повторил свой вопрос о полном или частичном отречении. Лютер произнес следующие слова, ставшие историческими: «Так как ваше королевское величество и ваши княжеские высочества хотели бы иметь простой ответ, я дам его без всяких околичностей. Если я не буду убежден свидетельствами Писания и ясными доводами разума — ибо я не верю ни папе, ни соборам, поскольку очевидно, что зачастую они ошибались и противоречили самим себе, — то, говоря словами Писания, я восхищен в моей совести и уловлен в слово божье… Поэтому я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, ибо неправомерно и неправедно делать что-либо против совести. На том стою и не могу иначе. Помоги мне бог!»

Таковы вкратце обстоятельства дела.

Попытаемся теперь, исходя из того, что нам уже известно о характере и интеллектуальном складе Лютера, а также о его трехлетней борьбе против папского Рима, разобраться в смысле случившегося.

Когда Эккен спросил Лютера, готов ли тот к полному или частичному отречению, виттенбержец не случайно пришел в замешательство: представитель трирского епископства поставил его перед серьезнейшей процессуальной и нравственной проблемой. Из опыта долгой тяжбы с Римом Лютер знал, что отвечать на этот вопрос нельзя. Признать его — значило бы согласиться с бездоказательным, авторитарным обвинением, или (как скажут много позднее) с презумпцией виновности.

Но одновременно Лютер видел, что стоит не перед папской «антихристовой командой», а перед королем, князьями, дворянами. Этот суд он признавал и уже в 1520 году противопоставлял римскому судилищу в качестве неоспоримой юридической инстанции.

Этому суду, вероятно, надо отвечать, не оглядываясь на процедуру, — по совести, как перед богом. Но что отвечать? Мог ли Лютер от чистого сердца заявить, что считает себя носителем непогрешимой, божественной истины? Нет, этой пророческой уверенности в нем не было. Мог ли он согласиться на хотя бы частичное отречение? Опять-таки нет, ибо Лютер искренне не знал, в чем именно он мог бы заблуждаться. Угнетенность и смятение Лютера стоили самой блестящей уверенности в себе. И, может быть, наиболее важное из всего сделанного им на Вормсском рейхстаге состояло именно в том, что 17 апреля реформатор в смущении отказался отвечать на поставленный Эккеном вопрос.

Не правы те, кто утверждает, будто в этот момент поведение Лютера «не несло на себе никакого исторического отпечатка». Исторически значимым было уже то, что Лютер не повторил Гуса: не попытался оправдываться и убеждать, не стал излагать свою концепцию по римскому инквизиционному вопроснику.

Между тем именно этого и ожидало от него собрание. Молодой император сказал вечером 17 апреля, что он разочарован, ибо надеялся увидеть в Лютере теологического атлета. «Меня, — добавил король, — ваш пророк едва ли смог бы обратить».

Лютер был выше этой реплики. Он, конечно, был бы рад, если бы ему удалось оказать проповедническое воздействие на Карла V. Но еще больше его волновал новый, огромный по значимости вопрос: является ли опровержение по Писанию таким условием, которого надо требовать только от церковного обвинения, или оно обязательно для всякого (даже в присутствии императора ведущегося) процесса.