Непоборимый Мирович

Кураев, увидев смятение Мировича, понял, что перегнул палку и тот из-за своей горячности может сейчас наделать еще кучу необдуманных поступков и тем самым лишь усугубить свое положение, поспешил как-то скрасить им сказанное и смягчить неприятную ситуацию.

– Да что же вы, братец, право, словно девица неопытная, мечетесь? Не нравятся мои слова? А что б вы хотели услышать от человека опытного, к тому же к вам расположенного? Чего-чего, а похвалы вы как раз не заслуживаете. Натворили дел, а отвечать за них не желаете…

Однако Мирович не желал его слушать и продолжал метаться по комнате в поисках своей одежды, которую предусмотрительная Федотовна куда-то убрала после последней его прогулки. Не найдя ее, он открыл дверь и громко позвал женщину, не обращая внимания на попытки Кураева сдержать его.

– Оставьте меня, – отталкивал он Кураева, когда тот пытался преградить ему дорогу и не выпустить из комнаты. – Не желаю больше иметь с вами дело. Ни за что! Ни за какие коврижки! Вы втянули меня во все, а теперь спокойно умываете руки. Какой же я был дурак, что не послушался в свое время Калиновского. А ведь он предупреждал меня: не связывайся с этим господином, ничего хорошего из того не выйдет. Я думал, вы добра мне желаете, а вы… а вы… крепостью меня пугать вздумали вместо того, чтоб хоть как-то помочь, милосердие проявить.

– Вы меня еще не дослушали, – пытался тот образумить Василия.

Василий, убедившись, что Федотовна не слышит его призывов, решил идти на улицу без верхней одежды и схватил в руки шпагу, прислоненную к стене возле кровати. Но тут он обнаружил, что это та самая шпага, которую ему одолжил перед дуэлью Кураев. Видимо, в спешке после ранения они не произвели обратный обмен, тем более что он находился какое-то время без чувств, привезенный в дом Елагиных. Этот факт окончательно обескуражил его, и он, не выпуская чужую шпагу из рук, посмотрел на стоящего перед ним все с той же усмешкой Гаврилу Андреевича.

– Так это ваша шпага? – не понимая пока абсурдность своего вопроса, спросил он Кураева. – А моя где?

– Где же ей быть? У меня она, – не скрывая разбиравшего его смеха, ответил тот. – Мы с вами как бы произвели обмен боевым оружием. Так былинные богатыри менялись мечами перед боем и считали себя после этого братьями по оружию. Так что и мы в некотором роде стали пусть не братьями, но близкими людьми…

В этот момент он был прерван неслышно вплывшей в комнату Федотовной, несшей в руках поднос, а на нем морс в бокале, прикрытом чистым полотенцем с расшитыми по краям узорами, хлеб и тарелку с жарким. Она с удивлением посмотрела на раскрасневшегося Василия, держащего в руках шпагу, потом перевела взгляд на Кураева, стоявшего перед ним со скрещенными на груди руками. Опытным женским глазом она сразу определила, что опекаемый ею и уже начавший выздоравливать больной не на шутку чем-то расстроен, и причина его расстройства кроется не иначе как в недавно пришедшем господине. Потому, недолго думая, она быстро поставила поднос на стоящий поблизости стол и после этого, освободив обе руки, подняла их кверху и возмущенно заголосила:

– Матушки святы! Да чегой-то деется туточки! Никакого покоя нет бедолаге Васеньке моему! То один, то другой донимает его разговорами разными, а он, сердешный, мало того, что настрадался в бою с супостатом, так еще и свои ему покоя не дают. А ну, брысь отсюдова! – шикнула она на Кураева.

Ошарашенный таким обращением, какого он явно не ожидал от вполне добропорядочной, на вид степенной женщины, Кураев с удивлением воззрился на нее, не зная, что предпринять в столь щекотливой ситуации.

Видя, что ее крик не помогает, Федотовна продолжила свои угрозы:

– Сейчас приглашу конюха нашенского Гаврилку, что железные подковы пальцами разделывает напополам, будто не железо каленое, а блин масленый. Так он тебе покажет, как в гости пришедши, вести себя положено. Гаврюха! – гаркнула она, обернувшись к двери. – Поди сюда, помощь нужна…

Услышав это, Гаврила Андреевич наконец-то пришел в себя и громко расхохотался:

– Не надо Гаврилку звать, уже ухожу. Но что интересно, ведь меня тоже Гаврилой зовут, а потому драться с ним не собираюсь, оборони Бог!

– То-то же! – победоносно уперев руки в бока, заявила Федотовна. – Боишься честный бой принять, так и скажи. И неча на болящего нападать, а то не посмотрю, что ты при чинах, велю вон выставить и боле на порог не пущать!

Гаврила Андреевич в это время уже подошел к дверям и оттуда крикнул Василию, в изумлении смотревшего на свою заступницу:

– Василий Яковлевич, оставляю за вами поле сражения и постыдно ретируюсь. Не сочтите это за трусость, но воевать с дворней не в моих правилах. Жду вас в карете, поскольку имею сообщить вам нечто важное, для чего, собственно, и заехал к вам. Так что поспешите.

– Никуда он не поспешит, пока не съест все, что ему приготовлено, – вставила свое веское слово Федотовна. – А ты перед ним повинись, коль он выйдет к тебе. И боле не докучай ему речами своими.

Но Кураев уже скрылся в прихожей, а потому Федотовна обратила все свое внимание на Василия.