Неподдающиеся

Второй приезд Алексея Максимовича на Родину состоялся несколько лет спустя. Мне удалось повидать его. Это произошло в кабинете Константина Сергеевича Станиславского. Алексей Максимович сидел у окна и смотрел в переулок. Я подошел, поздоровался, и он обнял меня. Я начал расспрашивать о его близких и коснулся Зиновия. Горький вздрогнул, отвел глаза и с надрывом ответил:

— Разбойничает где-то!..

Присутствовавший при этом Владимир Иванович Немирович-Данченко попросил меня удалиться, чтобы не тревожить подобными вопросами дорогого гостя.

Прошло еще несколько лет. Перед открытием сезона во МХАТе мы — старые друзья этого театра — обычно приходили поздравлять великих актеров.

Приехал, как всегда, из Саратова Иван Артемьевич Слонов. Он был бледен и держал в руках какое-то письмо. Отвел нас в сторону и сказал:

— Читайте!

Я взял конверт. Видно было, что его распечатывали уже много раз… Прочитал сначала штамп на конверте: «Французская республика. Главный генеральный штаб. Военный губернатор Алжира». Это было письмо от Зиновия. Вот его примерное содержание:

Дорогой Ваня!

Через наше разведывательное управление я узнал, что ты содержишь театр в Саратове. (Адрес на конверте гласил: «Россия, Саратов. Городской театр. Антреприза И. А. Слонова».) Как идут твои дела? Как вы там все живы? Не расстреляны ли все Чекой? Далее шло перечисление бывших друзей Зиновия, среди имен значилось и мое: «Жив ли Онька Прут?» — А кончалось письмо так:

В моем краю никаких революций! У меня — полный порядок! Если вам надоело жить в вашем «Коммунистическом Раю», сыпьте ко мне: для всех я найду работу!

Обнимаю вас. Ваш Зиновий.

Мы поняли, что теперь нас заберут прямо при выходе из театра. И уже приготовились к беде. Но нас не тронули! Даже «там», наверху, подумали, что такое письмо было провокацией.

В дальнейшем Зиновий принял сторону генерала де Голля и воевал с фашистами во время Второй мировой войны. Но потом, по слухам, порвав с президентом во время военных действий в Алжире, он обозвал де Голля коммунистом и ушел в отставку. Прожил еще сравнительно долго. И умер в одиночестве.

Самое пикантное во всей этой истории, что Зиновий Пешков по рождению был старшим братом Якова Михайловича Свердлова…

В Москве, уже после Гражданской войны, зная, что я часто бываю в доме Алексея Максимовича, журналист Михаил Розенфельд попросил меня познакомить его с Горьким. И я — с разрешения хозяина — привел его в дом.

Все шло хорошо до момента, когда — не помню по какому поводу — Алексей Максимович произнес:

— Все потеряно, кроме чести, как сказал король Франции Франциск Второй.

Миша Розенфельд не удержался и позволил себе поправить Горького:

— Вы ошиблись, Алексей Максимович! Это сказал король Франциск Первый.

— Второй! — с раздражением крикнул Горький и вышел из-за стола.

На этом визит кончился, и больше Мишу Розенфельда в дом не приглашали.

Лично я великолепно знал, что дело происходило в феврале 1525 года во время битвы при Павии, где король Франциск I вынужден был передать свою шпагу императору Карлу V. Но я Горького не поправлял…

В 1934 году Алексей Максимович рекомендовал меня в Союз писателей. Он сказал: «Прут достоин звания члена нашего Союза, потому что после просмотра его пьес зритель становится лучше! Прут добрый и хороший человек, но… лучше с ним не связываться! Если уж он наложит, то двум коровам не вылизать…»

Накануне войны 1914 года

Последний мой приезд в родные края накануне Первой мировой войны совпал с Рождеством 1913 года.

За три дня до розыгрыша лотереи Государственного займа к деду Пруту в контору зашел известный своей многодетной семьей, а посему старавшийся заработать лишнюю копейку на любом деле страховой агент по фамилии Шавиньер.

— Чего тебе? — спросил у него дедушка. — Мы с внуком все уже уплатили!

— А я по другому поводу, господа! (Шавиньер поклонился и деду, и мне.) Предлагаю приобрести облигации лотереи…

— Зачем? — поинтересовался дед.

— Мне приснился сон, что вы обязательно выиграете десять тысяч.

— Слушай, Шавиньер! Катись-ка ты… — предложил мой старик.

Но Шавиньер не покатился. Он продолжал:

— Облигация стоит всего пятьдесят рублей. А выиграете вы…

— Иди к черту! Не мешай! Хватит!

— Но, господин Прут! Я же вам предлагаю золотое дело…

Дед встал. Это уже кое-чем грозило. Тогда вмешался я:

— Одну минуту! Давайте эту облигацию мне.

— Дурак! — не сдержался дед. — Дай тебе, дураку, волю, ты все свои деньги промотаешь!

Разговор длился еще минуту, но в резких, повышенных тонах.

Шавиньер клялся, что билет беспроигрышный и что десять тысяч у нас в кармане. Дед обзывал продавца жуликом и вруном. Но в конце концов сдался, и облигация была куплена.