Неподвижная земля

Даша усадила его на табуретку напротив стола, спросила, впервые он пришел на прием или же на него заведена карточка…

— Раньше в Хатыын-Кюрё только родильный дом был, — откровенно улыбнулся тот.

Даша смутилась. Что за нелепый вопрос! Ей ли не знать, что медицинский пункт открывается с ее приездом. Чтобы побороть смущение, она подчеркнуто строго стала спрашивать, на что жалуется этот самый Нартахов Гавриил Васильевич.

— А ни на что я не жалуюсь, — снова улыбнулся он. — Я же сказал: в тайгу ухожу, на промысловый участок. В сельпо требуют справку, что я не болен. Без такой справки продукты не дают, порох и дробь не дают. Пишите: здоров… Пишите, не сомневайтесь.

— Мы не можем каждому верить на слово, — с достоинством ответила Даша и заставила Гавриила снять рубашку.

Она долго выслушивала сердце, легкие, выстукивала, отгибала веки на глазах, била молоточком по колену согнутой ноги. Наконец Даша вернулась к столу, заполнила карточку и написала справку, что Г. В. Нартахов по состоянию здоровья может вести в тайге зимний промысел пушного зверя.

Гавриил взял листок, помахал им в воздухе, чтобы скорей высыхали чернила. И дверь закрылась за ним.

Он уже спустился с крыльца, а Даша продолжала смотреть ему вслед. Ведь он первый, самый первый дал ей почувствовать, что начинается, нет, уже началось в ее жизни то, к чему она стремилась последние четыре года, даже больше, если считать, что с пятого класса решила стать медиком и никем иным. Тогда это пришло в грустные минуты — после смерти матери. Но сейчас Даше хотелось петь и смеяться. Она бережно взяла только что заполненную карточку и уложила в ящик.

В кабинет вошла Марфа, санитарка. Она была всего лишь на три года моложе самой Даши, но казалась ей совсем девчонкой. Может быть, еще и потому казалась, что поминутно хохотала по всякому поводу. Вот и сейчас рот у Марфы растягивался в улыбке, и глаза совсем округлились.

— Что же ты такое смешное видела, пока ходила домой завтракать? — снисходительно спросила у нее Даша.

Марфа вся заколыхалась от смеха.

— А Нартахов-то, а Гавриил!.. — с трудом выговорила она. — Вот уж чудак, вот чудак!

— А что? — Даша почему-то насторожилась. — Ты можешь, наконец, объяснить, что произошло? — нетерпеливо спросила она, когда Марфа перестала размахивать руками, приседать и вытерла выступившие слезы.

— Иду я мимо их дома, — сказала та, — а Гавриил запрягает коня. Его мать вышла из сарая. «Куда, говорит, едешь? Разве у тебя дома никаких дел нет?» А Гавриил… — Марфа снова запнулась, но, встретив строгий взгляд заведующей медпунктом, сдержалась и продолжала: — Гавриил посмотрел на мать, бросил вожжи, а сам ка-ак упадет на сено и руки раскинул. «Умру, кричит, в тайге, раз родная мать не хочет, чтобы я съездил к настоящему доктору». В сельпо от него требуют справку. А Гавриил…

Она замолчала, потому что Даша внезапно отошла к окну, отвернулась. Затянутые ледком лужи искрились у нее на глазах, хотя день был пасмурный. Даше было трудно повернуться. Ей казалось, что Марфа улыбается, она даже представила себе ее округлившиеся глаза. Однако хватит так стоять. Ну — раз, два и три… Нет, еще — раз, два, три!

Она повернулась и посмотрела на часы.

— На сегодня прием закончен, — сказала Даша. — Если меня кто-нибудь спросит, скажешь, что я буду дома после четырех или завтра с утра здесь.

Даша с облегчением сняла халат и косынку, натянула пальто. Через площадь она вышла на хорошо накатанную дорогу. Поправила на руках узорные варежки и решительно зашагала к мостику через речку — туда, где сразу за поселком синела тайга.

Белоствольные березы роняли золотые листья, и один такой листик, подхваченный ветром, летел навстречу Даше. Белые забереги с обеих сторон окаймляли быструю и шумную речку Мыыла, и от этого вода казалась совсем черной. Лиственницы совсем пожелтели и густо усеяли землю рыжими иголками. Тихо шевелили ветвями старые сосны, которые не поддавались ни осени, ни зиме.

Пятнадцать километров — это два с половиной часа хорошей ходьбы… Просить лошадь в сельпо ей не хотелось. К тому же председатель, говорят, с утра уехал в Урях. Вот вернуться можно будет с ним. А прямо спросить у врача, почему в сельпо не доверяют ее справкам и всегда ли так будет продолжаться, она должна сегодня же…

Поселок давно уже скрылся с глаз. На какую-то минуту Даша забыла, куда и зачем идет по извилистой таежной дороге, вдоль речки Мыыла. Справа, среди темных сосен, по-прежнему желтели островки берез. Здесь их много. Недаром же Хатыын-Кюрё, название ее родного поселка, — березовая изгородь. Ветер и здесь подхватывал листья и долго кружил в воздухе, унося на другой берег. Так они и скрывались с глаз, и не было видно, где же они опускаются на землю.

От быстрой ходьбы Даша разогрелась. Она сняла варежки, расстегнула пальто. Ах, дура! Самая настоящая дура! Не захотела послушаться подруг… Говорили же ей — не езди прямо со школьной скамьи домой, в родной наслег, где ты для всех не фельдшер, не заведующая медпунктом, а просто — Даша, несмышленая девчонка!