Неподвижная земля

— Что — морыс?.. До вечера еще далеко. Можно пока по служебной принять.

— Можно, — согласился Шеген.

Буфетчица оживилась:

— Если и мне нальешь, я дам закусить хлеба и мяса.

— А ты разве пьешь?

— Ай, если никто не видит, можно, — ответила она лейтенанту и суетливо вернулась к себе за стойку.

В песках, на старой, давно заброшенной зимовке, все же сохранилось несколько оплывших мазанок. Со стороны казалось — никого здесь нет в этот тягучий полдень, когда солнце стояло посередине неба, а пустыня подернулась маревом.

В крайней мазанке, у пустой глазницы окна, сидел парень — тот самый Касым из группы Жихарева. Бинокль висел у него на груди, но сейчас вокруг не было ничего такого, что надо было бы рассматривать в бинокль.

Касым встрепенулся, как человек, врасплох застигнутый опасностью: из-за кривого бархана вдали, но не так, чтобы очень далеко, показался верблюд с всадником.

Касым схватился за бинокль.

Это был Алибай. С двустволкой за плечами, он погонял атана и о чем-то заговаривал с девочкой — ее голова высовывалась из большого полосатого коржуна. Девочка упорно молчала, не глядя на него, не отвечая ему ни словом.

Весь сжавшись, словно боясь, что его можно заметить снаружи, Касым следил за Алибаем — гораздо дольше, чем требовалось бы, чтобы бесшумно поднять тревогу. У Касыма вырвался вздох облегчения, когда всадник на верблюде миновал открытую лощину и скрылся за цепью барханов.

— О аллах!.. — негромко сказал Касым.

Он сидел, тяжело дыша, и схватился за автомат, услышав, как снаружи под чьими-то шагами зашуршал песок.

Тот, кто подходил к землянке, окликнул:

— Касым…

Халлыназар вошел и присел на корточки у стены.

— Старшина Жетибаев сказал: «Смени Касыма».

В другом доме, куда пустыня намела холмики песку, Жихарев растянулся в простенке, подложив под голову кавалерийское седло. Рядом с ним устроился старшина, а в стороне, у прогоревшего почти костра, лежал Нуралы.

Как всегда мрачный, Сарсенгали выбрал место в углу, возле развалившейся печки.

Касым, войдя, опустился на расстеленную попону. Сарсенгали что-то проворчал. Видимо, это была давняя неприязнь, вражда, когда один вид человека вызывает прилив злобы.

— Все тихо?

Старшина задал вопрос, не поднимая головы.

— Тихо?.. — не то подтвердил, не то переспросил Касым, стараясь по лицу Нуралы определить, не заметил ли кто-нибудь еще мальчишку на верблюде. — А кто будет здесь в это время?

Нуралы добавил:

— Еще сентябрь не кончился… Все на джайляу.

Опять глухо заворчал в своем углу Сарсенгали, и Нуралы, подождав, не выскажется ли он яснее, и, не дождавшись, продолжал:

— Кумыса бы сейчас… Осеннего… Кто любит майский или июньский, а я сентябрьский. Это меня бабушка приучила… Я у нее и у деда воспитывался. Отца ведь я не помню.

Обращался он к Касыму, и Касым ответил:

— У меня мать кумыс делала. Я такого не пил больше нигде, ни у кого.

Сарсенгали прорвался наконец:

— Что за песня у вас у обоих?! Какой кумыс? Зима скоро… Но Касым… Я знаю, почему Касым твердит: джайляу, джайляу… У тебя, парень, осталась дома жена? Красивая?

— Жена? — удивился Касым. — У меня жены нет.

— А что же старик в Каркыне говорил: перед войной ты со своим отцом ездил в «Жана-тап», чтобы взять себе жену в ауле твоего рода?

— Что болтаешь! — сказал Касым с досадой. — Или забыл, или нарочно… Про то, что ездили в «Жана-тап», сказал я. А это старик хотел узнать, не затем ли ездили, чтобы женить меня. А я сказал — нет, не за этим…

Жетибаев лениво прислушивался к их разговору и, очевидно, решил, что все они слишком долго находятся без дела и это для них вредно.

— Сарсенгали! Ты пойди и посмотри, как там кони, — приказал он. — Нуралы, давай на пост, сменишь Халлыназара. А ты, Касым, бери ведро и натаскай воды. Колодец тут неглубокий, ты и в одиночку справишься.

Снаружи Сарсенгали негромко сказал вдогонку Нуралы:

— Осенний кумыс он любит… Сентябрьский… А лошадиную мочу? Мочу лакай, раз даже не знаешь, где находится могила твоего отца!

Нуралы резко обернулся, ответил:

— Где могила отца, я знаю! А у тебя, как у паршивой, дохлой собаки, даже могилы не будет. Падаль — она и есть падаль. Ты сгниешь где-нибудь в барханах. Не каждый раз у тебя будет как в Каркыне, с детьми и стариком…

Сарсенгали молча кинулся к Нуралы, но по дороге его успел перехватить Касым, они упали оба, и сверху навалился Нуралы, и вдруг кто-то расшвырял всех троих.

— По местам, как я приказал! — крикнул Жетибаев. — Драку затеяли… По местам! Жетибай вам покажет, как драться, щенки облезлой суки!

Касым, отряхивая с гимнастерки песок, сказал ему:

— Жеке… Скажи своему Сарсенгали: пусть не привязывается. Пусть не кидается. Нуралы или я не похожи на старика с того колодца. Каждый из нас сумеет за себя постоять… И пусть твой Сарсенгали это помнит!

Сарсенгали только зубами скрипнул, метнул бешеный взгляд на Касыма и ушел в мазанку без крыши.

Темно-рыжий каркынский жеребец был привязан отдельно, чтобы не затевал драк с конями, особенно с пегим касымовским, они невзлюбили друг друга с самого начала. Ну, и чтобы их кони не вязались к нему.