Она безропотно дала увести себя в юрту. От хлеба и молока молча отказалась. Алибай уложил ее в люльку и укачивал, пока она то ли заснула, то ли забылась. Тогда он осторожно вышел, взял лопату и бегом направился к ближайшему бархану.
Пять могильных холмиков появились на склоне. И, даже не зная, одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как положил своих близких Алибай. Два холма побольше — отец и Манал, потом один маленький — ее сын Батыр, снова холм побольше — Жаныл, и снова маленький холмик — ее дочка.
Алибай вернулся к юртам — теперь медленно, еле волоча ноги по песку.
Лицом он сейчас был похож на отца. При входе зацепился за притолоку ружейным стволом и понял, что так и не снял ружье. Он положил его на кошму рядом с собой.
Айжан еще спала.
Его взгляд упал на опустившуюся до отказа гирю. Он подтянул ее, и часы снова принялись отсчитывать время. Их тиканье сопровождало его, когда он заменял патроны в обоих стволах — вынул дробовые и вставил заряженные жаканом.
На прощанье Алибай зашел в большую юрту. Он не пошевельнул рукой, чтобы навести тут порядок. Только поднял с пола письмо Джилкибая и спрятал под шапку.
Надо было еще отвязать верблюдиц, чтобы они могли спокойно пастись, пока он будет отсутствовать.
Алибай сказал самому себе:
— Ветер… Большой ветер… Если бы ночью не было ветра, я бы по следам узнал, кто сделал. Диверсан… А кто из них диверсан?
Сонная Айжан обхватила его руками за шею, и Алибай поднял ее, вынес наружу и уложил в широкую переметную суму.
Старый атан неохотно опустился на колени.
VI
Еке-Утун был маленький, невзрачный поселок, выросший на месте старой казахской зимовки.
Но после песков он казался столицей.
Воронов и с ним Шеген прошли мимо глинобитных домиков с подслеповатыми окнами. Улица вывела на площадь, обставленную домами побольше, — райком, райисполком, милиция, почта, магазин, Дом культуры и садик — довольно чахлый, но все же садик.
— Теперь до вечера будем ждать? — спросил Шеген.
— Придется, — отозвался лейтенант. — Кто же знал, что он куда-то уедет. А кроме него нам разговаривать не с кем.
В глинобитном домике с вывеской «Шайхана» буфетчица-татарка сразу предупредила их из-за стойки:
— Хлеб только по карточкам…
— Мы не за хлебом, — ответил Шеген.
— Чаю нету…
— А что же есть? — спросил Воронов.
— Морыс…
Подозрительный темный морс, отдающий сахарином, они пили из поллитровых стеклянных банок, сидя на табуретках возле колченогого стола.
— А вот все равно, — сказал Воронов Шегену, — после песков — будто в ресторане… Мы всегда в ресторан, в самый лучший, закатывались… С ребятами, когда из экспедиции, после поля, попадали в город.
Он хотел еще рассказать, как они проводили там время, но открылась дверь и в чайхану вошла девушка. Одежда на ней была и не казахская национальная, но и не городская. Правда, на голове шапочка с пером филина, но вместо привычного бархатного камзола — какой-то военно-морской бушлат, неизвестно как попавший в эти края.
И Шеген, и Воронов проводили ее глазами — от дверей и до стойки.
— Апа, мне хлеба надо, — сказала девушка буфетчице, протягивая карточку, напечатанную на толстой оберточной бумаге. — С утра за саксаулом ездила, а магазин закрылся. А мне на дежурство сейчас.
Пока буфетчица отрезала сегодняшний талон от шершавого листка, пока взвешивала четыреста граммов тяжелого темного хлеба, Шеген, понятно, постарался завязать знакомство:
— Салем, красавица…
— Салем… — ответить ответила она, но головы в его сторону не повернула.
— Ты отзываешься только на это имя? — продолжал он. — Или у тебя есть еще какое-нибудь?
Ответ ее прозвучал холодно:
— Зачем вам мое имя?
— Чтобы запомнить его и вздыхать, повторяя про себя… А где ты дежуришь сегодня? Можно спросить?
Она промолчала, и буфетчица, весело и многозначительно улыбнувшись, постаралась ее выручить:
— Спросить можно, а ответить нельзя. Это военная тайна.
— Ничего, — настаивал Шеген. — Я такой человек — мне доверяют и тайны.
— А эту нельзя, — сказала буфетчица.
Девушка взяла хлеб, и дверь заскрипела, пропуская ее. Глаза Шегена проводили неприступную красавицу в обратном направлении — от стойки до выхода.
Лейтенант засмеялся:
— Что, Шеген?.. Пожалуй, эта девчонка еще построже того старика в Каркыне?
— Да… Старик… — осуждающе сказал Шеген. — Наверно, забыл, как сам был молодым. Ночью пошел к снохам в юрту… Вот нашелся караульщик!
— Ну, нет! Как раз он все помнит про молодость, — возразил ему лейтенант. — А ты бы что хотел? Старик — попадись вы ему под руку — и по шее надавал бы охотникам за чужими женами!
Буфетчица вышла из-за стойки и подсела к ним.
— Ты не обижайся, парень, Шеген кажется, тебя зовут?.. Такие джигиты, как ты, встречаются не каждый день и в невоенное время… Но бедная наша Акбота никак не может забыть своего горя…
— Муж погиб? — спросил Воронов.
— Да. Молодой. Они всего полгода успели пожить. И она из колхоза приехала сюда, в Еке-Утун, к своей матери. На почте работает. Телефонистка. Морыс будешь еще?
Лейтенант расстегнул брезентовую полевую сумку, достал оттуда плоскую алюминиевую фляжку.