Неподвижная земля

Возможно, это прозвучало грубовато. Но если бы он сказал иначе, то пришлось бы долго объяснять, долго рассказывать про свою жизнь. В квартире, где он родился и вырос, живет кто-то другой, стоят чужие, незнакомые вещи. Нет, должно быть, цветов на широких подоконниках — китайской розы, пальмы. Пальму отец принес в горшочке, а потом пришлось покупать кадку и пересаживать. Пальма вытянулась под потолок. Отец поливал ее утром, перед уходом на работу. Случалось, вода протекала, на паркетном полу белели предательские пятна, и мать сердилась.

— Ты чего улыбаешься?.. — Оказывается, старший лейтенант по-прежнему шел рядом.

— Эх, старлей! — не выдержал все же Костя. — Знаешь, ведь я же бакинец. И с начала войны тут не был.

— Друзей, значит, много?

— Не знаю, кого застану. Война всех поразбросала.

— А у меня жена и дочка в Тбилиси. Дочке уже семь, восьмой. Она без меня родилась, в декабре сорок первого. Вот, еду. Получено разрешение, чтобы наши офицеры в Германии позабирали семьи. А то сколько же можно — врозь и врозь!

Застоявшийся паровоз протяжно закричал. Через сорок минут Баку! Лязгнули буфера, по колесам прошел стон.

Костя остался в тамбуре. Душный ветер врывался в открытую дверь. Стемнело быстро, как всегда темнеет на юге. Желтые пятна окон неслись по земле. Костя высунулся, и его тень помчалась рядом с вагоном. Впереди было много огней. Оки переливались и мерцали, как искры в золе прогорающего костра.

Промелькнули и остались позади Кишлы. Поезд шел уже через Черный город. Заводы, заводы… А ведь воздух здесь действительно припахивает нефтью, как же он раньше не замечал. Промелькнула гирлянда разноцветных огней в парке культуры «Роте фане». Часто кричал паровоз, и его выкрики заставляли сердце биться в тревожном и радостном ожидании.

Костя сходил в купе за чемоданом. Вровень с тамбуром потянулся перрон. Не дожидаясь, когда поезд совсем остановится. Костя перешагнул на платформу. Он успел первым в камеру хранения, до того, как там образовалась очередь.

В вокзале все оставалось по-старому, и мраморная лестница вела в ресторан, он был открыт, сверху доносилась музыка. На освещенной лампионами площади звучала напевная азербайджанская речь. Костя сперва в уме составил нехитрую фразу.

— Трамвай нёмрали уч хара гәлир?[20] — спросил он проходившего мимо пожилого азербайджанца в мягком чесучовом костюме.

Тот охотно ответил. Костя не понял, но кивнул и пошел по направлению к скверу, где прежде останавливался и третий, и другие номера.

По дороге попалась телефонная будка. А что, если вот так, наугад, позвонить по старым телефонам? Костя вытащил мелочь и под фонарем нашел три пятиалтынных. Первым он набрал Левку Ольшевского. Ему ответил мужчина, но не Левкин отец. Левкиного отца он узнал бы. «Вы очень отстали от жизни, молодой человек. Ольшевские тут давно не живут». А если к Володьке?.. Что из того, что они когда-то были оба влюблены в Марину, отчаянно ревновали ее друг к другу? Все это было очень давно. И не звонить, а просто ехать.

Трамвайной линии вообще не оказалось возле сквера. Костя вскочил в подошедший троллейбус. Он помнил, что Телефонная очень длинная улица, и было странно, как быстро ее проехали. Он сошел у кинотеатра «Форум» и вернулся немного назад, к угловому пятиэтажному дому. Поднялся на третий. После стольких лет, после стольких перемен в его жизни — и на своем месте желтая латунная табличка с гравировкой: «Николай Семѣновичъ Васильевъ», так, с твердыми знаками в конце слов, с ятем.

А звонок новый. Он нажал белую пуговку, прислушался. Послышались шаги. Дверь распахнулась.

— Привет, — сказал Костя, словно только вчера заходил сюда и вот, как договаривались, заглянул сегодня.

Они обнялись, и Володька, не отпуская Костиной руки, потащил его за собой в комнату.

— Что же ты, черт чудной, вчера не догадался! Мы праздновали наш выпускной вечер. С большим опозданием, правда, и далеко не в полном составе, но праздновали.

— Ты женился, я слышал? — спросил Костя.

— А от кого?

— Случайно — встретил на Пушкинской одного парня. В лицо его помню. Он учился не в нашей, а в соседней, в шестнадцатой. Ну, постояли, поговорили. А кто же твоя жена?

— Угадай.

— А я ее знаю?

— Еще бы, откуда бы тебе знать! Люда… Ну, Люда же из нашего класса! Она скоро вернется.

Костя хлопнул Володьку по плечу.

— Старик! Я очень рад за тебя. Она же всегда была отличной девчонкой.

— Да вроде бы ничего, — хохотнул Володька. — На плохих не женимся. Стоило ли ради этого возвращаться?

Они прошли в комнату, где почти все стояло так же, как и семь, восемь, девять лет назад, и от этого у Кости появилось ощущение, что этих лет вовсе не было. Володька сейчас откроет тетрадку, посмотрит на чистую страницу, которую надо заполнить решением задачи, и вздохнет: «Белый цвет — страшный цвет».

Наверное, что-то похожее чувствовал и Володька.

— Слушай, а не позвонить ли нам в стол заказов гастронома? — предложил он.

— А что, давай позвоним! — засмеялся Костя.