Непоэмание

Было бельё в гусятах и поросятах – стали футболки с надписью «Fuck it all». Непонятно, что с тобой делать, ребёнок восьмидесятых. В голове у тебя металл, а во рту ментол. Всех и дел, что выпить по грамотной маргарите, и под утро прийти домой и упасть без сил. И когда орут – «ну какого черта», вы говорите – вот не дрогнув – «никто рожать меня не просил».

А вот ты – фасуешь и пробиваешь слова на вынос; насыпаешь в пакет бесплатных своих неправд. И не то что не возвращаешь кредитов Богу – уходишь в минус. Наживаешь себе чудовищный овер драфт. Ты сама себе чёрный юмор – ещё смешон, но уже позорен; все ещё улыбаются, но брезгливо смыкают рты; ты всё ждёшь, что тебя отожмут из чёрных блестящих зёрен. Вынут из чёрной, душной твоей руды. И тогда все поймут; тогда прекратятся муки; и тогда наконец-то будет совсем пора. И ты сядешь клепать всё тех же – слона из мухи, много шума из всхлипа, кашу из топора.

А пока все хвалят тебя, и хлопают по плечу, и суют арахис в левую руку, в правую – ром со льдом. И ты слышишь тост за себя и думаешь – Крошка Цахес. Я измученный Крошка Цахес размером с дом.

Слышишь всё, как сквозь долгий обморок, кому, спячку; какая-то кривь и кось, дурнота и гнусь. Шепчешь: пару таких недель, и я точно спячу. Ещё пару недель – и я, наконец, свихнусь.

Кризис времени; кризис места; болезни роста. Сладко песенка пелась, пока за горлышко не взяла.

Из двух зол мне всегда достаётся просто
Абсолютная, окончательная зола.

«В какой-то момент…»

В какой-то момент душа становится просто горечью в подъязычье, там, в междуречье, в секундной паузе между строф. И глаза у неё всё раненые, все птичьи, не человечьи, она едет вниз по воде, как венки и свечи, и оттуда ни маяков уже, ни костров.

Долго ходит кругами, раны свои врачует, по городам кочует, мычит да ног под собой не чует.

Пьёт и дичает, грустной башкой качает, да все по тебе скучает, в тебе, родимом, себя не чает.

Истаивает до ветошки, до тряпицы, до ноющей в горле спицы, а потом вдруг так устаёт от тебя, тупицы, что летит туда, где другие птицы, и садится – её покачивает вода. Ты бежишь за ней по болотам топким, холмам высоким, по крапиве, по дикой мяте да по осоке – только гладь в маслянистом, лунном, янтарном соке. А души у тебя и не было никогда.

21 июня 2007 года

«Моё сердце тоже – горит как во тьме лучина…»

И сердце моё горячо,
и уста медовы,
А все-таки не заплачут
обо мне мои вдовы.
Барышни, имейте в виду:
если затанцую перед вами
весенней птахой,
шлите меня бестрепетно нахуй,
И я пойду.

Саша Маноцков