Непокоренная Березина

В начале августа после долгих проволочек сдался на милость селян навестивший Гумны начальник Оздятичской полиции. Выкушав несколько бутылок первача-самогона, он милостиво разрешил им накосить в редком березняке сена для буренок. Траву дед Ульян, по прозвищу Улей, скосил сам, а вот убрать не смог, заболел от переусердства — спешил, а вдруг полицай протрезвится… Помощи ждать, разумеется, было не от кого, и дальнейшие заботы по сенокосу легли на бабку. Она сено высушила, сгребла, скопнила и теперь охапку по охапке носила в полуразвалившуюся сараюху, поставленную еще в годы единоличного существования. «Все будет целее, — рассудила она. — Не каждая лесная животина клок ущипнет».

В ночь под успение бабушка Пелагея спозднилась с уборкой сена и, чтоб не тащиться впотьмах, заночевала в сарае. Усталость укачала ее скоро, но настороженность к шуму ночного леса разбудила еще скорее. Где-то вблизи, вызывая жуть, кричала сова. Ветер, начавшийся с вечера, усилился и теперь разгульно шумел в березняке. Две половины ворот распахнулись, и в проеме смутно вырисовывались молодые гибкие березы. Их бросало из стороны в сторону, будто они испуганно шарахались от кого-то прочь.

— Разбудила-таки, окаянная, — проворчала бабка на сову, которая, угомонясь на минуту, защугукала снова. — Попробуй теперь усни при таком ветрище. И который сейчас час? Може, скоро рассвет?

Мимо ворот зримо проплыл клок густого, пахнущего болотом тумана, чуть посветлело, и бабка, враз обомлев от страха, вдруг увидела в стороне от сарая согнувшуюся дугой молодую березку, а на ней… О, мать-заступница!.. На ней на белесых веревках раскачивалось привидение, принявшее образ живого человека. «Свят, свят, свят…»

Как добежала до деревни, до родного дома, Пелагея не помнит. Влетела в избу, плюхнулась на лавку и, переведя дух, заговорила:

— Ой, лишеньки! Ой, мамонька! Ой, что я видала в лесу?!.

С печки свесил босые ноги дед. Откашлявшись, поинтересовался для уточнения:

— Ну, что ты видала? С чего дрожишь, как осиновый лист?

— Привидение, дед. Привидение, там где сенокос.

— Глупости говоришь. Чего ему там быть, привидению-то? Кого пугать? Ты, часок, не того?.. Мож, уморилась?..

Бабка всплеснула руками:

— Да какие ж глупости, коли я видела его своими очами…

— И кого ж ты видела? — продолжал посмеиваться дед.

— Человека, дед. Человека, как есть, на березке качался на мутузках.

Тут уж дед не удержался, на лавку слез. Дверь потуже притворил.

— Рассказывай все по-порядку, не тарахти.

Пелагея пересказала обо всем, что послышалось и виделось в березняке. Дед поскреб лохматую бороду, положил граблистые пальцы на старухино плечо:

— Ты вот что, старая. Об сем привидении никому ни словца.

— Не понимаю тебя…

— Стихни, говорю! — вспылил дед. — Возьми рот на замок, коль не хочешь добрым людям беды.

— Каким людям? Об чем ты?

— Ах, какая ты недогадливая. Чует сердце, то был кто-то наш. Нечего привидениям на парашютах скитаться.

— А можа, немец? Ворог какой?.. — вдруг встрепенулась догадливая старуха.

— Ворогу нечего на березки сигать. Он на машине прикатит по большаку. Помнишь, как было уже? Примчались, постреляли курей, гусей, поросят и укатили. А ето определенно кто-то из наших.

Бабка перекрестилась и, кажется, в жизни первый раз.

— Господи. А я чуть не забежала было к куме… Хотела ей рассказать. Вот пошла бы кутерьма.

— Никаких кумушек и кумовьев, — круто отрезал дед. — У иных слишком длинны языки. Дойдет слух до полицаев — карателей нашлют, спалят не токмо твой сарай, а под застреху избы пустят петуха. Да и нам с тобой несдобровать.

Пелагея понимающе кивнула, подперла подбородок рукой:

— А все ж кто это на березке висел?

— Цыц! Не твово ума дело! Ничего и никого ты не видала. Приснилось.

А на березку угодил приземлившийся в тумане капитан Алексеев. Со старого дерева помогли бы сучья слезть. Но молоденькая была больно уж гибка. Купол парашюта накрыл ее макушку, она мгновенно согнулась, и Алексеев закачался на стропах. Попробовал сорваться — не помогло. Пришлось ножом обрезать стропы. Земля была рядом — метрах в двух. Поскольку бросать парашют на виду категорически запрещалось, чтобы не оставлять никаких следов от выброски десанта, полотнище пришлось стащить с березы и упрятать в яме, забросав его листвой и землей.

Рядом прокричала сова. Капитан прислушался. Вроде бы «своя», но торопиться не стал. В лесу могла жить и настоящая птица. На голос «совы» невдалеке отозвался «дрозд», прострекотала «сорока»… Порядок! Перекликаются, значит, группа приземлилась компактно.

Первым, кого встретил начальник штаба, был радист Виктор Ромахин. Парень несказанно обрадовался. Капитан тоже. Ведь рация — это голос Москвы, это связь со штабом фронта, отрядами и группами.

— Как рация? — спросил Алексеев. — Не разбилась?

— Полный порядок, товарищ капитан. Я скорее сам бы разбился, чем разбить ее.

— Ну, молодчина. Давай собирать ребят и искать комиссара. До рассвета совсем мало времени. Тут, как будто, кроме нас никого.