Читаем Непокоренные: Избранные произведения полностью

Непокоренные: Избранные произведения

— Да. И пойду дальше. До конца. — Он потер висок. — Зачем же шел? (Пауза.) Он усмехнулся. — Когда англичанин или американец идет на войну — идут они из-за доллара. Когда немец воюет — воюет он из страха дисциплины или ради разбоя. А когда русского подымешь на войну, то воевать он пойдет ради… ради человечности. (Пауза.) Да, я потерял дом, семью, детей, но это я — простой русский человек — спас человечество. И этим моя душа довольна.

— Я знаю это, — тихо отозвался Автономов.

Вдруг им навстречу из каких-то железных ворот с решетками выходит странная группа.

Это — пять человек в полосатой тюремной робе.

Костлявые, заросшие седой щетиной, страшные, они больше похожи на призраков, чем на людей.

Они стоят у ворот тюрьмы, еще не зная, куда им идти и что делать.

Они жадно вдыхают ветер свободы.

— Вы кто такие? — спрашивает их Автономов.

Увидев русских, они как-то сразу оживляются, их лица светлеют, на глазах появляются слезы.

— Кто вы такие? — участливо спрашивает Автономов.

— Мы? Мы — немцы, — по-русски, но с сильным акцентом отвечает ему самый старый из них, седой человек с редкими длинными волосами.

— Немцы? — удивленно переспрашивает корреспондент и невольно бросает взгляд на их тюремные куртки, на обрывки кандалов на ногах.

Старик усмехается:

— А вы думаете, что немцы бывают только палачи? Есть немцы-жертвы! — И просто прибавляет: — Мы — коммунисты.

И тогда Автономов вдруг порывисто бросается к нему и хватает его руку.

Он трясет ее долго и молча.

А остальные четверо подымают над головою сжатые кулаки.

— Рот Фронт!

И вспоминается Красный Веддинг.

Сжатые кулаки, сейчас костлявые и покрытые седою шерстью, они были когда-то грозными, могучими. Их было пять миллионов, но они не могли остановить Гитлера.

Старик трясет руку Автономова и плачет.

— Когда-то… — говорит он сквозь слезы, — я хорошо говорил по-русски. Я жил и учился в Москве… И я мечтал — о да! — о свободной Германии… Простите, я плачу… Но там, — он показывает на тюрьму, — там, в Моабите, я ни разу не плакал.

— Куда же вы идете теперь? — спрашивает Дорошенко.

— Куда? — старик оглянулся вокруг. Развалины окружали их, кирпичная пыль и дым. Но таким просторным казался вчерашнему узнику мир, что он широко распахнул руки, не в силах обнять его. — Мы пойдем… в Германию, — сказал он. — В нашу Германию. Ах, товарищ! Это вы спасли Германию от Гитлера для нас, для немцев. Спасибо!..

Он трясет руки Дорошенко и Автономова; его товарищи делают то же.

…И вот они уже идут на Моабитштрассе.

И Автономов тихо говорит им вслед:

— Счастливого пути, товарищи!

…И снова гремит музыка боя.

Развалины. КП Васи Селиванова.

Телефон в расщелине стены.

Вася лежит на земле. На кирпичах перед ним расстелена карта.

Рядом сидит Галя.

— Нет, ты гляди, гляди, Галя! — возбужденно говорит Вася, тыча пальцем в карту. — Вот мы. А вот, рукой подать, Шпрее. Мост «Мольтке-старший». А за мостом уж, — сказать и дух захватывает! — рейхстаг. А? И вдруг не мы… а? — И он с силою хлопает ладонью по карте. — Как же не мы?

— Не горячись, Вася, — шепчет Галя. — Очень я тебя прошу — не горячись!

— Как же не горячиться? Ведь это мой, мой рейхстаг, я к нему грудью пробился. Нет, кабы я был генералом, я б позвал к себе… меня и сказал бы… мне: «Комбат Василий Селиванов! Ты геройски прошел от Дона до Берлина. Хотел было я тебя окраиной пустить, но ты хоть и не гвардеец, а геройский командир и сам прорвался в центр. Поэтому бери-ка ты, брат, рейхстаг!» И я бы взял.

— Ты не горячись, Вася. Ты береги себя. Ну, хоть ради меня.

Она с любовной нежностью смотрит на него.

У него воспалены от бессонницы глаза. Он похудел. Волосы его выгорели. Лицо в пыли.

— Побереги себя, Вася! — тихо шепчет она и вдруг отворачивается от него и, не глядя, застенчиво и чуть слышно шепчет: — Я люблю тебя, Вася!

— Любишь? — удивился и обрадовался он. Схватил ее руки. — Сказала-таки, наконец! — Он нежно смотрит на нее и тихо выпускает ее руки из своих. — А сказала… не вовремя. Эх, Галя! Не вовремя сказала. Вот теперь я буду свою жизнь жалеть… мечтать о счастье… а это нельзя сейчас. Нельзя. Не надо.

— А я ведь не труса люблю. Я люблю героя, Вася. — Она тихо берет его руку: — Ты не жалей ни себя, ни меня, ни жизни… Ты только… береги себя от напрасной смерти. А если надо… Ну что ж. Я ведь люблю тебя. Навеки.

Кирпичная пыль с развалин летит на них.

…Сигнал.

Атака.

Ночь.

Прямо на зрителя бегут бойцы.

Луна на штыках.

Хрипло кричит передний:

— Шпрее, ребята!

И вбегает на мост.

…Мост «Мольтке-старший».

Трамвайная линия через мост.

Две баррикады.