Непокоренные: Избранные произведения

— Они не дошли… не водрузили знамя над куполом, — бормочет Автономов, — но это они… мертвые… своими телами проложили дорогу живым… и знамени… Я должен знать их имена!

К окну подходит начальник штаба батальона Ширяев. Он стоит рядом с корреспондентом.

— Отчего вы без блокнота? — спрашивает он. — Почему не записываете?

— Я не буду ничего записывать! — сердито отвечает Автономов. — Я этого не забуду никогда!

Видна площадь перед рейхстагом.

Вот уже близки к рейхстагу передние, самые смелые, самые лихие воины.

Впереди всех, со знаменем в руках, бежит молодой парень.

— Кто это? — спрашивает Автономов.

— Это Пятницкий. Комсомолец.

Пятницкий подбегает к рейхстагу и вдруг, широко раскинув руки, падает.

Он падает у самой первой ступеньки лестницы, ведущей в рейхстаг.

Судорожным движением он рвется вперед — и умирает на первой ступеньке. Знамя лежит рядом с ним.

— Его Пятницким звали, — говорит Автономов. — Я не забуду.

А бой кипит…

И знамя из мертвых рук переходит в руки живых.

Вот оно уже на третьей ступеньке лестницы…

Его хорошо видно и Автономову и всем на площади.

Вот оно уже над железною решеткою у окна полуподвала.

Вот оно врывается в здание вместе с бойцами…

И вот оно вздымается над рейхстагом… не над куполом, — до купола далеко, не доберешься, — весь рейхстаг теперь под огнем немецкой артиллерии, — но над фронтоном первого этажа есть скульптурная группа: женщина с короной в колеснице. И в корону этой женщины грузин Кантария и русский Егоров втыкают древко знамени.

Это видно Васе из его КП в рейхстаге.

И он кричит в трубку:

— Тут какая-то принцесса Турандот. Что? Не знаю. Турандот. Да. Ну, мы ей в корону знамя и воткнули. Всем видно? — И он хохочет.

Это было 30 апреля 1945 года в сумерки.

Развевается знамя.

Горит рейхстаг.

…Дым в рейхстаге…

Сквозь этот дым с трудом пробирается Автономов.

В его руках нет блокнота и нет оружия.

Вокруг него дым, выстрелы, стоны, хрипы.

Каменный Вильгельм в передней зале весь побит осколками.

С любопытством озираясь на все, идет Автономов.

До него вдруг доносится чей-то мощный хохот.

Он слышит голос:

— Значит, принцесса Турандот, Вася? Ну, пускай Турандот!

Автономов с удивлением узнает голос Дорошенко.

Но он в первый раз слышит его смех. Такой веселый, такой оглушительный.

Он находит полковника в дыму и радостно к нему бросается.

Сейчас не похож на себя Дорошенко, таким его журналист никогда еще не видел.

Словно необыкновенным внутренним светом светится он; мрачные глаза сияют. Словно пьян он хмелем боя и победы, и в счастливом опьянении этом словно открылось ему что-то дотоле не известное и высокое.

— Знамя, знамя видели? — крикнул он Автономову, не удивляясь даже тому, что тот здесь — в дыму и неразберихе боя.

— Его всем видно, — ответил журналист.

— А-а! То-то! А они еще тут сидят. Как же. Тут.

— Кто?

— Враги! — Он постучал сапогом в пол. — Тут они еще, в подземелье. — Расхохотался. — А? Каково? Точно слоеный пирог — этот рейхстаг: вон там они, тут — мы, а над нами на втором этаже опять они… И зато на крыше — опять мы.

— Сколько же их там? — показал Автономов в пол.

— Больше тысячи. Я посылал к ним парламентера — пусть сдаются. А они ответили, что их тысяча, а вас, мол, русских, в рейхстаге всего горсточка. Поэтому, дескать, по законам войны должны сдаваться русские.

— Ну?

— Ну, мой парламентер сказал им: не затем я в Берлин пришел, чтоб тут вам сдаваться. Околевайте тогда в подземелье, черт с вами! — Он расхохотался опять. Нет, каково?

— А если они предпримут… вылазку?

— Хорошо-о! Хорошо бы! Мы встретим их. Ведь нас тут действительно горсточка… Но мы в рейхстаге, и наше знамя уже пылает над Берлином, а они… в подземелье, и им — капут. И тут уж никто ничего не сделает. Игра выиграна нами! — Он махнул рукой. — Нет, они уже ничего предпринять не могут. Они — мертвые!

— Вы какой-то странный сегодня… — улыбнулся Автономов. — На себя не похожий.

— Да? Ну не каждый же день человеку выпадает на долю брать рейхстаг. — Он вдруг обнял Автономова за плечи и сказал ликующим шепотом: — Счастливый я. Что смерть? Что жизнь? Что большие и малые невзгоды наши? Их даже не видно с той высоты, на которой наше знамя… и я счастлив, счастлив, да! Что мне, простому русскому человеку, привелось взойти одним из первых на эту высоту!.. На вершину мира…

Новая волна дыма рванулась откуда-то на них.

— Что это? — тревожно спросил журналист.

— Фашисты… Они жгут рейхстаг. Они начали свою историю поджогом рейхстага и в огне кончают ее. Ну и пусть горят! Пусть! Нас-то теперь не выкуришь!..

Он схватил Автономова за плечи, притянул к себе.

— Напиши, Федор Петрович, напиши книгу о нас, о нашем сегодняшнем счастье, о нашей вершине…

— Я напишу… — тихо и очень серьезно ответил Автономов.

Дорошенко посмотрел на него, еще раз тряхнул его руку и исчез в дыму.

— Я напишу! — сказал ему тихо вслед Автономов. — Я должен написать. Потому что я шел с ними, я был здесь, я видел.

…Утро второго мая.

Рассеялся дым.

Стихла канонада.

Ночью капитулировал Берлин.

Из подземелья рейхстага длинной вереницей выходят немцы. Раненые. Изувеченные. Голодные. Одичавшие.