Непокоренный «Беркут»

– Без вопросов, – ответил Ахтыркин, открывая бутылку.

Миша Ахтыркин – Лапатый – в подразделении работал уже давно. Бывший мастер спорта по борьбе, с поломанными ушами, торчащими на большой лысой голове. У людей, которые его не знали, симпатии он не вызывал и спорить с ним желания не возникало, особенно когда улыбался, казалось, что сейчас он тебя съест. Друзья Миши знали, внешность у него обманчива. Человек он был незлобивый, со спокойным характером, а голос он повышал только когда что-то упрямо доказывал своему оппоненту. Позывной Лапатый Миша получил за руки, точнее за кисти рук. Они у него были, как две большие совковые лопаты. Пальцы на руке полностью не выпрямлялись, и когда он объяснял дорогу, к слову «туда» ему приходилось добавлять «прямо», потому что палец, указывающий направление, согнутый крючком, смотрел в сторону. Если человек доставал Лапатого, он с ним просто здоровался, рука неудачника попадала в тиски, слезы сами собой наворачивались на глаза. Грецкие орехи он раздавливал просто двумя пальцами и всегда носил с собой ручной эспандер, говорил, он его успокаивает.

Иван встал и, подняв рюмку, посмотрел на друзей, сидящих за столом.

– Предлагаю первый тост выпить за ментов, чтобы радости в жизни им встречались гораздо чаще, чем гадости.

Все чокнулись своими одноразовыми стаканчиками, выпили и молча стали закусывать. Стол у милиционеров был небогатый. Бутерброды из тонко нарезанного батона с уложенными на них шпротами, порезанная колбаса, которую привозили из родного города, сыр, несколько яблок, лимон. На двухлитровую бутылку с «Фантой» оперлась пачка горчицы «Русская», а посреди стола стояло главное блюдо – курица-гриль и маринованные огурчики.

– Наливай, Мишаня, а то Саркисов сейчас всю закуску съест, смотри, как на сыр нажимает, – привлек внимание Каустович к смутившемуся Сергею Саркисову с ломтиком сыра во рту.

– Пусть Леха нальет, у меня руки в кетчупе, – отказался Миша.

– Держи. – Иван подал товарищу рулон туалетной бумаги, которую использовали, как салфетки, дешево и удобно.

– Коней на переправе не меняют, – поддержал Гена. Лапатый налил водки.

– За что второй тост пить будем? – поинтересовался Саркисов, держа стаканчик левой рукой.

– Чтобы быстрее из этого опостылевшего всем Киева уехать домой. Приеду, дочка папу не узнает. Сидим тут, не видим, как дети растут.

Гена резко опрокинул стакан и, взяв из тарелки кусок колбасы, принялся закусывать. За столом все замолчали, думая о родных, ждущих их дома. Иван, видя, как падает градус настроения, кивнул Мише, указывая глазами на бутылку. Сообразительный боец быстро разлил водку по стаканам.

– Ну что, Андрюха, может, ты тост скажешь, – предложил Иван.

– Давайте выпьем третий тост за женщин! Хранящих наш семейный очаг пока нас нет рядом, которые с нетерпением ждут нас и переживают дома.

Все стоя выпили за своих женщин: матерей, жен, сестер. Постепенно разговор за столом оживился и как всегда незаметно перешел на политику.

– Я вообще ничего не понимаю, – сказал Иван, раскрасневшийся от выпитого. – Такое ощущение, что все происходящее театр, а мы в нем актеры, играющие свои роли. Подумайте! Зачем нужно было трогать тридцатого майдан. Пускай бы стояли себе, они через пять-шесть дней сами разбежались, а так крика на весь мир получили. Огородили парапетами, поставили по периметру «Беркут» и вэвэшников, чтобы митингующие не чудили, и ждали, пока им надоест мерзнуть. Ну а первого, когда мы ультрасов погнали, можно ведь было Институтскую другим «Беркутом» перекрыть. Мы бы всех и взяли тепленькими, а потом сортировали, виновен – к ответу, нет – по попке и домой.

– Вэвэшникам сначала даже щиты и палки не давали, – влез в разговор Леха.

– Помнишь, что полкан, который из управления на другой день приезжал, говорил: «Надо было, чтобы солдаты первые стояли, а то „Беркут“ на майдане палку перегнул». Какую палку? Мы ведь всем автобусом видели, как в пацанов камни кидали. Сам надел бы броник и пошел с «Беркутом» майдан зачищать. Хотелось посмотреть на него, как он толерантность проявлять будет, когда под шлем горящую палку пытаются засунуть, или поленом по башке лупят. Сдержанным и вежливым сразу бы стал, – возмущался Саркисов.

– Жалко солдат на Банковой, как мясо использовали; на Богомольца понимали, мы истуканами не стояли бы, не подставляли левую щеку, когда по правой получили, пошли вперед и опять весь спектакль запороли, – вставил в разговор свое слово Иван.

– А одиннадцатого декабря, когда баррикады разбирали на Институтской, зачем нужно было потом назад уходить? Логики никакой не вижу. Сизифов труд.

– Что трут? – не понял Кольницкий.

– Не трут, а труд. Сизиф – царь такой в древнегреческой мифологии был. Книжки читать надо, а ты букварь в первом классе скурил – неуч, – насмехался над незнанием товарища Саркисов.

– Кто неуч? – вскочил из-за стола Андрей. Иван, видя, что назревает ссора, примиряющее сказал: