Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига

Охранник толкнул Зигберта к очереди из узников слева, а девушку в зеленом пальто впихнул в правую очередь. Зигберт не знал ни того, что очередь справа состояла из узников, которых должны были сразу убить, ни того, что почти всех в возрасте до восемнадцати лет отправляли именно туда – вместе с детьми, пожилыми и больными, ни того, что направо посылали и всех, кто не мог похвастаться какими-то полезными навыками. Что побудило его солгать, объявив себя восемнадцатилетним слесарем-инструментальщиком? В ремесленном училище он действительно делал кое-какие инструменты, но так и не закончил обучение и не проработал инструментальщиком ни дня в своей жизни. Тайна этого импульса, который наверняка спас его от газовой камеры, преследовала его всю жизнь.

В правой очереди Зигберт заметил нескольких родственников, в том числе мужа его сестры Марты, который держал за руку их маленького сына. Они увидели Зигберта и жестами предложили присоединиться.

«Я не пошел, – вспоминал он полвека спустя. – Не знаю почему – может быть, я, как и другие дети в Западной Пруссии, привык подчиняться приказам чиновников. Как бы то ни было, я остался в левой очереди».

Зигберт указал на группу людей справа.

«Куда их ведут?» – спросил он узника, который укладывал чемоданы.

Тот печально посмотрел на него, поднял изможденный палец кверху и нарисовал в воздухе спираль, изображая дым от печей крематория. Но только что прибывший Зигберт понятия не имел, что значит этот жест.

«Еврей, выросший в те годы в Германии, – объяснял впоследствии Зигги репортеру, – мог ожидать, что его будут бить и унижать. Но газовая камера? Крематорий? К такому мы не были готовы. Смрад и дым из печей – и они делали это с детьми! Они делали это с детьми! Я до сих пор слышу крики детей, которых отрывали от родителей. Не могу ничего поделать с воспоминаниями. Я до сих пор говорю Всевышнему, что если перестану слышать эти крики, то буду чаще ходить в синагогу. Языки пламени, вырывающиеся из крематориев, омерзительный смрад – все это было невероятно».

Зигберт вновь осмотрел очередь справа и заметил девушку в темно-зеленом пальто. Как будто увидев ее впервые, он подумал: «Она выглядит такой юной и невинной». Когда охранники уводили ее от остальных, на платформу падал снег. Мгновеньем позже ее не стало.

Зигберта вместе с тридцатью другими узниками, признанными годными к работе, втолкнули в грузовик, который вскоре тронулся в ночную тьму. Не прошло и двадцати минут, как они приехали в Буна-Моновиц – отделение Освенцима, в котором находились фабрики рабского труда. Из ближайших зданий доносился запах синтетического каучука.

«Как только мы приехали, нас отправили под так называемый душ – в ледяную воду, – вспоминал он. – Потом нас заставили быстро одеться в полосатые робы, шапочки и рваные туфли с деревянными подошвами. Потом нам обрили головы и заставили бежать в другое здание, метрах в ста от первого, чтобы нам на руке вытатуировали лагерные номера. Несколько человек во время бега упали в грязь, но мы быстро научились не оглядываться: если охранник ловил тебя на этом, тебя избивали. Грязь была повсюду, везде были лужи, а те, кто упал и лежал в грязи и пыли, даже уже не казались людьми. Они выглядели как кучи лохмотьев».

Попав внутрь, Зигберт оказался перед узником, одетым в белую куртку поверх полосатой робы и штанов. Тот вонзил в левую руку Зигберта иглу, и кровь лилась струей, пока на руке татуировался номер 104732[10].

Отойдя, Зигберт безуспешно попытался высосать чернила. Тут к нему и остальным подошли капо – узники, назначенные эсэсовцами надзирать за принудительным трудом, – и погнали всех по баракам. Он в изнеможении опустился на деревянную койку, покрытую тонким слоем соломы. Сквозь деревянные стены барака он слышал выстрелы и крики людей. Впоследствии он узнал, что это расстреливали узников, пытавшихся сбежать. Другие, как он тоже выяснил позже, лишившись всех надежд на спасение, решали совершить самоубийство, бросаясь на колючую проволоку под напряжением, ограждавшую лагерь.

В три или четыре утра – времени никто не знал, но было еще темно – в барак вломился охранник, криками приказав заключенным строиться. Как только они выстроились в шеренгу, он завопил: Mützen auf! Mützen ab! Зигберт свободно говорил по-немецки и сразу понял слова и стоявшую за ними браваду. Ему доводилось сталкиваться с такими типами в Кроянке. Они требовали от евреев уважения, так что он встал по стойке смирно, щелкнул каблуками, сорвал шапку, отдал честь и пролаял: Jawohl, Herr Kommandant! – «Да, господин комендант!» Это был умный ход со стороны Зигфрида – психологически завоевать доверие охранника, сразу присвоив ему звание начальника лагеря. Охранник улыбнулся.

Некоторые из новоприбывших по-немецки не говорили и не знали, что Mützen auf! Mützen ab! – это «Снять шапки! Надеть шапки!»[11], поэтому шапок и не сняли.