Непокорный алжирец

Да, Касба неприглядна. Ни широких улиц, ни высоких зданий, ни богатых магазинов, ни роскошных ресторанов, кафе, кинотеатров, улочки её тесные, кривые, в ухабах и очень грязны. Вся Касба занимает не многим больше площади, чем поместье Шарля Ришелье на морском берегу. Однако здесь находят приют десятки тысяч людей. Если бы выселить всех жителей Касбы из их жалких лачуг и вместо них разместить овец, животных поместилось бы, пожалуй, меньше. Как же не быть грязи?!

Приземистые, лепящиеся друг к другу домишки, крохотные дворики, узкие скрипучие лестницы — всё это было старое, ветхое, облезлое. Что-то разваливалось до основания, что-то ремонтировалось, но нового не строилось ничего. Видимо, поэтому облик Касбы не менялся со временем, она оставалась всё той же древней, бедной Касбой. И всё равно люди любили Касбу, не чувствовали её сумеречности, не возмущались грязью. Разумеется, алжирцы знали цену свету и чистоте, но простором и чистым воздухом владели пришельцы, а истинным хозяевам осталась только Касба. Могли ли они по любить её, не дорожить ею?

Нищета в старом городе начиналась у самых ворот. Вот две женщины, завернувшись в рваные чадры, сидят на земле, протянув за подаянием руки. Возле одной из них — маленькая девочка. Она только-только научилась ходить, а нищета уже оставила на ней свой след: тельце — одни косточки, ножки и ручки не толще прутика, грязное измождённое личико, слипшиеся волосёнки торчат во все стороны. И одета она в немыслимое рванье, на котором заплат больше, чем самого платья. Почему она нищенствует, где её отец? Кто знает! Может погиб на поле боя, а может быть, гремит кандалами в одной из тюрем.

Позади женщин — старик на коленях, рядом с ним — ржавая пустая миска.

Смешавшись с толпой, Рафига шагала по одной из трёх тесных улочек Касбы. Белые чалмы, красные фетровые фески, белые и чёрные чадры двигались ей навстречу сплошным потоком. И как ни спешила девушка, шаг пришлось замедлить. Возле длинного ряда лавчонок сидели на корточках, стояли и прохаживались люди. Невозможно было разобрать, кто продаёт, кто покупает. Продавали поношенную одежду, старую посуду, курево, спички, горох, кишмиш. Всё добро торгующих можно было легко погрузить на одного голодного ишака, но они надеялись что-то выручить; с настойчивостью и жаром зазывали покупателей, предлагая свои жалкие товары.

Рафига дошла до рядов, где торговали тканями. Здесь и французский бархат, и английская шерсть, и японский шёлк, и американский нейлон, только вот покупателей нет, и торговцы, бессмысленно перегоняя костяшки счетов, тревожно думают о том, как будут рассчитываться с французскими кредиторами из нового города: война многим из них облегчила карманы.

Неподалёку от мечети Рафига увидела полковника Франсуа и Бен Махмуда. Переговариваясь, они шагали неторопливо, по-хозяйски, не обращая внимания на любопытные взгляды окружающих. Рафига сильно недолюбливала Бен Махмуда.

— Будь ты проклят вместе со своими очками! — пожелала она ему в спину и пошла дальше.

Даже в самое оживлённое время дня в Касбе трудно было встретить европейцев. Исключение составляли только те французы и испанцы, которые сдружились с местным населением, такие же бедняки. Однако полковник Франсуа через каждые день-два регулярно появлялся здесь. Приходил один, без солдат. Какие дела привлекали его в старый город? Люди об этом не знали, каждый мог строить только собственные предположения.

За кувшинным рынком Рафига свернула в совсем узкую улочку, стиснутую высокими глухими стенами глинобитных заборов, и остановилась у зелёной калитки. Пока она колебалась, входить или не входить, калитка, скрипнув, отворилась. Рафига вздрогнула, отступила, прижавшись к стене. Вздрогнула от неожиданности и вышедшая женщина в белой чадре. Всмотревшись, она воскликнула:

— Ой, Рафига-джан!.. Ты ли это, козочка моя? Что же ты стоишь так? Заходи!..

Это была Хатиджа, мать Мустафы.

Рафига переступила через порожек.

В тесном дворике хлопотали женщины, готовили товар для базара. Одна сушила выстиранную одежду, другая что-то штопала, третья молола крупу для кус-кус, четвёртая пряла шерсть. Даже оборванные босоногие детишки и те не слонялись без дела. И хоть Рафига запахнула чадру, её узнали. Женщины, поглядывая на неё, понимающе улыбались. Что ж, Мустафа хороший парень, скромный, он достоин самой лучшей девушки.

По скрипучей крутой лесенке Рафига поднялась в балахану, где Мустафа жил с матерью.

— Рафига! — обрадовался парень. Он сидел на постели, правая нога его была забинтована. — Долго ты заставила себя ждать, что, не могла вырваться?

— Я скоро вернусь, дети, — сказала Хатиджа, оставляя их наедине.

Мустафа поманил девушку.

— Иди сюда, Рафига. Сядь поближе. Пожалуйста!

— Ай, какая разница — сидеть или стоять.

— Пожалуйста, садись. А не то я встану! — Мустафа опёрся на руку, делая вид, что собирается встать.

Одним прыжком Рафига очутилась возле него.

— Ты что делаешь, дурной? Мало тебе, что ли? Сиди уж спокойно!