Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Поэтому после того, как она забрала Коди с вечеринки в церкви святого Айдана, переодела его в карнавальный костюм и отвела в спортзал начальной школы, где готовилась выдвигаться зарядившаяся сладостями армия, возвращаться домой было нельзя. У нее не было никакого желания сидеть и ждать звонка в дверь, чтобы она могла провести следующие несколько часов, подкидывая миниатюрные «сникерсы» чужим детям.

К тому же пора было проверить оставленные утром подношения.

Какое облегчение: они никуда не делись, так и лежали там, где их оставили Бейли и Коди, вместе с остальными вещами; никто ничего не тронул. К ним даже добавилось еще несколько предметов, в том числе плюшевый медвежонок с наполовину отгрызенным носом; она сразу поняла, кто его принес: нынешнее поколение Ральстонов, Эллис и Кристин, у которых минувшей весной отобрал дочку синдром внезапной детской смерти.

«Да перестаньте, — подумала Бейли. — Ей же и года еще не было, она хорошо если отдельные слова умела говорить, — что она вам сможет сказать теперь?»

И сразу же устыдилась этой мысли.

Этот день, этот странный день — он менял тебя, и не в лучшую сторону.

Она никогда не задумывалась о том, как милосердно правило, что возвращаются лишь умершие в минувшем году. Это ограничение сдерживало враждебность. Если бы вернуться мог кто угодно, горожане бы вцеплялись друг другу в глотки на протяжении всего октября. Бейли была абсолютно уверена, что в таком случае Данхэвена бы уже просто не было. Он бы самоуничтожился еще несколько поколений назад.

Беспокоиться приходилось не только о диверсиях со стороны других скорбящих, которые могли украсть твое приношение, чтобы у их собственных возлюбленных покойников было поменьше конкурентов. В иные годы остроты добавляли диверсии, предвидеть которые было невозможно.

Даже те, кто тогда еще не родился и не был этому свидетелем, слышали, как однажды Джеймс Гослинг попался на краже кулона и других предметов, которые должны были призвать женщину по имени Мередит Хартманн, — он боялся того, что ее дух может рассказать о десятилетней связи, которую оба скрывали от своих супругов.

А еще был год, которого не помнил никто из ныне живущих, год, вошедший в легенды. Рассказывали, что один из самых печально известных сыновей Данхэвена, Джозеф Харрингтон, засыпал солью всю площадь и облил крест чучела святой водой, чтобы никто из мертвых не сумел пройти. Той весной, в одну и ту же ночь в начале мая, погибло несколько человек, причем тела троих якобы были так изуродованы, что казалось, будто по ним проехался комбайн — хотя никому не было нужды заводить комбайн до сбора урожая. Что бы тогда ни произошло, Харрингтон посчитал, что лучше навлечет на себя гнев всего Данхэвена, чем позволит кому-нибудь рассказать о том, что эти люди делали в окружающих город лесах и полях.

В каком-нибудь другом месте люди посчитали бы это байкой, которая в процессе постоянных пересказов мутировала так, что вымысла в ней теперь было больше, чем фактов. Но здесь, где все знали, что случается каждый октябрь?.. Здесь в этом нельзя было быть уверенным.

В любом случае мертвые хранили секреты, и иногда живые шли на все, чтобы и те и другие так и остались по ту сторону, невидимые, неслышимые.

Как ни странно, местная полиция в таких случаях держалась в стороне и вмешивалась только тогда, когда дело доходило до насилия. Горожане жаловались, но Бейли понимала логику полицейских — будет гораздо труднее поддерживать порядок, если люди начнут думать, что ты заступаешься за любимчиков, когда дело касается мелких краж вещей, которые были оставлены у всех на виду, на общественной территории.

«Если нам нужна привилегия общения с мертвыми, — подумала она, — мы можем рассчитывать только на себя».

Раз уж она все равно была здесь и боялась идти домой, Бейли решила исполнить гражданский долг и заступить на неофициальную вахту. Она сбегала в соседний квартал, в кофейню «Пляшущий боб», купила там горячий шоколад, вернулась с ним на площадь, уселась на одну из скамеек, с которых открывался вид на ожидающее пугало, и стала следить за тем, чтобы все было по правилам.

Она чувствовала это, лавируя между пешеходами по пути в кофейню и обратно, и чувствовала теперь, сидя на скамейке: утренний пыл сменялся дневной нервозностью. Казалось, что небо темнеет слишком быстро, солнце ослабло и тучи нависли над самым городом, словно крыша, укрывающая его от взгляда Бога. Порывистый ветер, от которого дрожали как листья, так и стекла, принес с собой холод.

«Нам нужно было уехать отсюда, — подумала Бейли. — Уехать, пока не родился Коди, как мы и собирались. Дрю все равно бы умер… но нам не пришлось бы до сих пор ждать, не вернется ли он домой».

Со скамейки ей были видны сине-белые клетки рубашки, красный лак гоночной машинки.

«Ну давайте, — думала она. — Приходите уже и заберите их. Я даже не стану возражать, просто притворюсь, что не вижу вас».