Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Наоборот, это мир, в котором я оказываюсь, просыпаясь. Я всегда встаю как минимум на час раньше остальных, соскальзываю с кровати, сам не зная, почему так боюсь разбудить Аврору. Даже засыпая в позе эмбриона, к утру она всегда зарывается лицом в подушку и выглядит так, словно рухнула на кровать, провалившись сквозь потолок. Она никогда не жалуется.

В другом конце длинного коридора точно так же продолжают спать Кларк и Райли.

В кухне я включаю кофеварку и встречаю возвращающуюся из холодного мрака зарю, до сих пор прикованный своим организмом к потерявшему всякий смысл режиму. Впрочем, я неплохо прожил с этим режимом столько лет — так зачем отказываться от него перед самым концом? К тому же кошки это ценят. Они хотят, чтобы их покормили десять минут назад. Они не потерпят отказа. Они любят меня больше всех. Планам грандиознее этого теперь браться просто неоткуда.

Эта первая, свежая, курящаяся паром чашка — моя награда, и, закутавшись в плотный фланелевый халат, я выхожу с ней на террасу, которая мне не принадлежит, мою любимую часть этого дома, который я не заслужил. Утро светлеет, становясь из беззвездно-черного серым; небо напоминает выцветший сланец. Уже несколько недель мы не видели настоящих рассветов.

Что ж, по крайней мере, напоследок они превзошли самих себя. Миллионы тонн вулканического пепла в атмосфере порождают восхитительные рассветы и закаты, рассеивая пологие солнечные лучи в протянувшиеся через весь горизонт полосы красного и розового, лавандового и оранжевого цветов — таких ярких и сияющих оттенков, какие не запечатлеть ни одному живописцу.

Они были прекрасны — пока они еще были… но даже тогда что-то казалось неправильным. Впервые я видел рассветы и закаты с отчетливыми прожилками изумрудного, сапфирового и бирюзового цветов. Как бы ни было великолепно зрелище, если с ним что-то не так, ты это понимаешь.

Трава на уходящем к плещущей воде озера склоне побелела от инея. Сидящие на деревьях птицы озадачены — Байрон написал бы «смятенны». Петь им? Или молчать? Может, стоит улететь и вернуться после полудня, когда день уже снова начнет меркнуть?

Не таким должен быть июль в Скалистых горах.

Я попиваю кофе и смотрю, как в стоящих вдоль берега домах гаснут огни, маленькие пятнышки тепла на рассвете, главная отличительная черта которого — холодные вздохи неспешного ветра в горных соснах.

Когда становится ясно, что светлее сегодня уже не будет, я залпом допиваю остаток кофе и устанавливаю свою инфракрасную камеру. Я нарисовал на террасе краской три кружочка, чтобы штатив каждый раз стоял на одном и том же месте, и сделал отметки на самом штативе, чтобы угол наклона и высота камеры оставались неизменными. Я направляю ее на запад, через все озеро, на жилище Ропера Форсайта, возле которого ведется таинственное строительство. Форсайт до сих пор сохранил легкомысленные инстинкты шоумена и прячет работу за импровизированными стенами — высокими, обтянутыми брезентом лесами. Но иногда леса приходится расширять, или брезент смещается, или рабочие скатывают его перед сильными грозами, чтобы он не раздувался, как парус, и я вижу, что их проект — чем бы он ни был — заметно продвинулся.

В мире не так много людей, которые могут позволить себе производить бетон по методике древних римлян или готовы тратить на это время и силы, однако Форсайт — один из них.

Я делаю еще несколько кадров с местом стройки. Вскоре я перепишу их на свой ноутбук, отмечу на них дату и порядковый номер, чтобы потом, когда Форсайт завершит свой проект, сделать из них покадровое видео. Это часть сделки. Хотя нельзя сказать, что Форсайт отдает какие-то приказы, он просто размышляет вслух: разве не было бы здорово, если бы случилось то-то и то-то? — и это значит, что кому-то пора браться за дело.

Следующей на террасу поднимается Аврора. Ей тоже достаются кофе и кошки. Они попрошайничают так, словно их и не кормили час назад. Аврора обнимает меня, целует, зарывшись лицом в шею, и я вспоминаю, что должен быть благодарен за нее, за то, что однажды Вселенная сжалилась надо мной и привела к человеку, который увидел во мне заготовку для чего-то лучшего, и сделал жизнь прекраснее во всех отношениях.

Я из тех мужчин, которых привлекают высокие, резко очерченные скулы.

А еще я из тех, кто отчаянно боится наступления дня, когда увидит, что теперь они очерчены слишком уж резко.

* * *

Я уже слышу вопросы: «Почему ты принимаешь это так смиренно? А как же „Будь яростным пред ночью всех ночей“?»

Те, у кого в жизни был свой Скотти Тремейн, ни за что бы не стали об этом спрашивать.