Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Так же, как и те люди, что потоком двигались на запад сквозь Денвер по неведомому маршруту, пока не осознали, что он завершен.

Так же, как и Бьянка. Которая наконец-то научилась доверять странностям своей души.

В свете фар подъезжающих сзади машин я догнала отстающих — медленно шедших людей, которые, должно быть, ждали этого десятилетиями, так и не примирившись с тем, что делало их непохожими на остальных, а может быть, и вовсе не зная об этом. Похоже, никто не был рад, что пришел сюда, но и не тосковал из-за этого. Облегчение — вот что ощущалось в морозном горном воздухе. Нарастающий прилив облегчения.

Я узнавала их с первого взгляда; я могла бы узнать их и с закрытыми глазами. Я могла бы узнать их, вообще не имея глаз. Я ощущала их сердцем и щекой. Их собралось так много, так много в одном месте, что они ударяли в меня, как волна давления. Если бы я ненавидела их так, как от меня этого ждали, я бы, наверное, спеклась и начала бегать кругами, как собака, которая не знает, за какой белкой погнаться в первую очередь.

Но мои желания были простыми и становились все проще. И они исполнились.

— Вон она. Вон тетушка Дафна.

Видите? Вот и все, что я хотела услышать.

Они ждали у Часовни на камне. Когда я обняла Бьянку, а потом Сороку, мне показалось, что с тех пор, как я в последний раз видела их, прошло намного больше, чем один день и один вечер. С тех пор минули целые этапы моей жизни.

— На тебе до сих пор мой кардиган. — Бьянка, да снизойдет на нее любовь Божья, похоже, была по-настоящему удивлена.

— Мне неохота было паковать свои вещи. Никто не любит переезды.

Даже теперь она беспокоилась за кого угодно, кроме себя.

— На нем кровь. И много.

— Она не моя, — успела сказать я, прежде чем внутри у меня рухнула какая-то стена, и наружу выплеснулся минутный поток рыданий.

Бьянка снова обняла меня, на этот раз медленнее — грандиозные объятия, полные веры в то, что они могут исправить любую случившуюся со мной беду.

— Прости, — сказала она. — Не позволяй этому тебя огорчить. Скоро все это будет неважно. Ничто уже не будет важно.

Я посмотрела на Сороку; ее маленькое личико было серьезным, встревоженным и напуганным видом пятен на мамином кардигане. Молодчина, Дафна; нужно было раньше вывернуть его наизнанку. Когда я это сделала — видишь, их больше нет, — это помогло, и она уже не выглядела такой напряженной. С глаз долой — из сердца вон. Но она все равно понимала, что происходит что-то важное.

— Хочешь прокатиться на плечах?

Как будто я сама не знала ответ. Я посадила ее на себя, и мы втроем вошли в бор. Я побывала здесь уже столько раз, что находила дорогу даже ночью, когда сосны мешали луне освещать нам путь. По обе стороны мы слышали шорох ног других людей — они явно не все бывали здесь раньше, но их шаги звучали так же уверенно.

Теперь я и сама чувствовала притяжение, хотя мне оно только щекотало и дергало щеку.

Я знала из кино, что чем ближе оказываешься к краю черной дыры, тем сильнее замедляется время. Должно быть, сейчас происходило что-то похожее. Каждый шаг был новой цифрой на счетчике, которая приносила с собой всеобъемлющее чувство, что мы оставляем мир позади и входим в пограничную зону между тем, что еще есть, и меркнущей памятью о том, чего уже нет. Это знала почва, знали деревья… и даже воздух. Мы все еще могли им дышать, но он уже казался стерильным и разреженным, и высота тут была ни при чем. Приходилось сильнее напрягать голос, чтобы тебя услышали, как будто воздух не желал больше передавать звуки.

Когда мы вышли к скале — конгломерату, который помнил, как был колоннами и стеной, — она показалась нам гораздо выше, потому что вокруг нее теперь было гораздо меньше всего. Она устремлялась вверх, как обветренный шпиль на краю вечности.

До этой ночи зеленая полоса леса уходила к далеким склонам, но теперь деревья заканчивались здесь, как и сама земля. Я думала, что съемки из Шамони, которые я видела на телефоне, хотя бы немного подготовили меня к тому, чтобы увидеть это в реальности. Какая наивность. Невозможно прийти подготовленной к краю разверзающейся в планете дыры. Между нами и горами зиял похожий на каньон провал, разорвавший долину надвое. Я не могла разглядеть в нем дно — лишь залитые лунным светом слои земли и камня, скрывавшиеся в дымке холодного туманного мрака, который беззвучно колыхался и вспыхивал, как будто в нем сверкали слабенькие молнии. А ниже был бездонный колодец живой тьмы.

Вокруг нас сбрасывали с себя одежду мужчины и женщины. Кое-кто из самых крепких взбирался на скалу. Я поражалась тому, как легко им это удается… пока не заметила, что камень вокруг них размягчался, образуя опоры для рук и ног, помогавшие им карабкаться. Они достигали вершины с восторгом и облегчением, а потом подходили к дальнему ее краю и ныряли с него в пустоту. Одни отталкивались и совершали парящие прыжки. Другие какое-то время стояли, спокойно и неподвижно, а потом падали вперед, будто статуи.

Сорока заерзала у меня на плечах и отвернулась.

— Все в порядке, они просто купаются, — ляпнула я.