Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Почти половину моей жизни он был мне лучшим другом. Мы познакомились рано, в детском саду, и сразу сошлись, и никогда не расставались. Для других мальчишек и девчонок схождение и расхождение персональных орбит — всего лишь часть естественного отбора. Они взрослеют, их характеры меняются и затвердевают, они избирают разные пути. Один записывается в баскетбольную команду, другой — в шахматный клуб. Одна садится на скорый поезд до медицинского университета, а другой очень любит курить травку. Одна находит в Иисусе Господа своего и Спасителя, а другая думает, что бунт Люцифера был вполне оправдан.

Но только не мы со Скотти. Наши дорожки всегда были параллельны.

Но он был коротышкой. Когда Скотти исполнилось четырнадцать, гены сказали ему: «Не-а. Пять футов четыре дюйма — вот твой потолок». Это раз.

В пятнадцать лет, когда десятый год обучения только-только начался, он проснулся с параличом Белла, и вся правая сторона его лица застыла в унылом оскале. «Прекрати корчить эту кошмарную рожу», — сказала ему мать тем утром, когда он вошел в кухню. Это два.

Сперва издевательства ограничивались словами. «Эбенизер Скрюч» — это одно из самых остроумных прозвищ, которые для него придумали. Был еще и «Франкенскотт», ха-ха, потому что он теперь такое чудище. А больше всего их забавлял «Скотти Рожа-Тормоз». Кучка наших одноклассников пересылала друг другу по Сети видео с какого-то реслинг-матча между карликами, в котором один из них перекидывал другого через голову и тот проезжался лицом вниз по всему рингу. Так появился на свет Скотти Рожа-Тормоз.

Потом кто-то из них решил: ну ладно, раз он не реагирует на слова, давайте перейдем к делу. Они сделали из этого игру. Даже две: «А Давайте Шлепать Скотти, Пока У Него Морда Не Исправится» и противоположную ей «А Давайте Попробуем И Вторую Сторону Сделать Такой Же».

Когда тебе пятнадцать, не имеет значения, сколько раз ты слышишь обещания, что это не навсегда. Что это пройдет. Тебе все равно кажется, что мучения бесконечны, что ты никогда не выздоровеешь. И, что еще хуже, ты знаешь, что даже когда это случится, ничего не изменится. Если уж ты стал Скотти Рожей-Тормозом, ты будешь Скотти Рожей-Тормозом всегда. Когда что-то приносит людям такую радость, они никогда от этого просто так не откажутся. Это три.

Скотти не оставил записки, но, когда он повесился, причина была очевидна.

Но вот что более важно: в последнюю пару дней, перед тем как покончить с собой, он выглядел счастливым. Он был расслаблен и доволен и больше ни о чем не переживал. Словно обнаружил, проснувшись, что стал на шесть дюймов выше и научился летать.

Люди спрашивали, как он мог это сделать. Ведь казалось, что ему полегчало. Казалось, что он преодолел кризис.

Он его и преодолел. Но не так, как мы думали.

Скотти принял решение. Он знал, что собирается сделать и когда собирается это сделать. Конечно же, он был счастлив. Он знал, что мучения скоро прекратятся.

Вот так же, как ушел Скотти Тремейн, уходим и мы, собравшиеся на темных и холодных летних берегах озера Вапити. Разница только в том, что наша болезнь неизлечима.

Но мы с этим смирились. Нам пришлось.

* * *

Днем мы, странные обитатели этой наспех созданной колонии у озера, занимаемся творчеством, благодаря которому здесь и оказались. Или просто думаем о том, что надо бы заняться творчеством. Или намеренно не занимаемся творчеством, потому что день прогулок по холмам и мягкой тундре, в которую превратились луга и долины между ними, позволит нам лучше заниматься творчеством завтра.

У нас тут есть художники, и фотографы — Аврора как раз из них, — и скульпторы. У нас есть писатели и один лауреат поэтической премии. У нас есть музыканты, среди них китайский пианист-вундеркинд, и всемирно известный струнный квартет из Вены. Композиторы? Разумеется, в том числе голливудский саунд-дизайнер, чья стихия — звук как таковой. Это Кларк; он познакомился с Райли на работе, когда она писала музыку к моему второму фильму.

На самом деле это высокогорное сборище невыносимо тщеславных засранцев; мы все попали сюда, потому что всю жизнь нас подгоняла жажда признания, такая яростная, что сподвигла на достижения, благодаря которым нас и вправду заметили. По большей части мы неплохо уживаемся друг с другом. Для эгоизма есть свое место и время, и это уж точно не конец света, каким мы его знаем.

Иногда я спрашиваю себя, почему я — единственный режиссер, которого пригласил сюда Форсайт, ведь я занимаюсь этим так недавно, что едва ли заслужил даже право на упоминание в энциклопедической статье «Режиссеры второго ряда». Казалось бы, Форсайт мог выбрать и кого-нибудь из высшей части пищевой цепи. Наверное, Стивен Спилберг был занят, а Джеймс Кэмерон только орал бы на всех, кто ему чем-то не угодил, а Вернер Херцог бросил все и улетел в Исландию, чтобы в первых рядах смотреть на разверзающуюся бездну.

Поэтому я здесь один и, будучи единственным режиссером, обязан находиться всецело в распоряжении Форсайта. Что автоматически делает меня местным документалистом-хроникером, и неважно, способен я на это или нет.