Непоследние времена

– Как лицо должностное, я могу иметь только одно мнение – я выполняю установленный законом порядок, в котором нет места смертной казни, – рассказывает и ему, и мне Смирнов. – Но как частное лицо, я считаю, что без смертной казни сотрудники нашей колонии не защищены от осужденных. Кроме смерти им бояться нечего, а кроме жизни – нечего терять. Сейчас если они убьют кого-то из охраны, что им за это будет? Ничего. Все то же пожизненное заключение. Да, мы можем ужесточить режим. Но он и так жесткий, а давить бесконечно нельзя. Попробуйте без конца давить на свою собаку – рано или поздно она вас укусит. Приходится заниматься дипломатией. Пока играть в эту игру удается, наша колония в воровском мире имеет репутацию не просто красной зоны, а красной замороженной. Но малейшая ошибка – и вся партия проиграна.

Чтобы понять, что такое зона красная, нужно знать, что есть еще черная. Это такая, где все внутреннее самоуправление осуществляют сами зэки, по их воровским понятиям. Администрация лишь обеспечивает внешнюю охрану. Таких заведений в России большинство – не потому, что воры сильнее, а потому, что управлять колониями «по-черному» гораздо проще. Там, где простых путей не выбирают и воюют с блатными, – это красная зона. Там же, где блатные даже не рыпаются, – это зона замороженная.

– Понимаете, в этой колонии не сидят. В ней живут, – объясняет мне Смирнов. – И мы живем, и они. Только они по приговору, а мы по договору. Вы думаете, нам намного лучше? На одного осужденного в день тратится 50 рублей – это 1500 в месяц, а зарплата охранника – 2000 рублей. После работы можно либо телевизор смотреть, либо водку пить, либо с женой ругаться. Я вот сегодня пять новых видеокассет привез – праздник для всего острова. Спортзала нет, клуба нет, дети в школу за восемь километров ездят. Если гололед, то школы тоже нет. И что ни день, то троеборье: вода – дрова – помои. Это равенство, и сами зэки понимают, поэтому и мы к ним по-человечески, и они к нам.

– По-человечески? Я думаю, в России нашлись бы люди, которые вас за эти слова не похвалили бы.

– Это их дело. Это там, в Москве, легко говорить, какие тут все сидят скоты и сволочи. А нам здесь с ними работать надо, общаться, и при этом хочется оставаться человеком. Да, тут есть такие, которым я сам бы никогда руки не подал. Но в основном – обычные бытовушники, голодранцы. Ко многим даже никто не приезжает, хотя свиданка всего раз в году. Так что мы им – и мать, и жена, и нянька. Вот вам список по профессиям: слесарь, слесарь, сторож, табунщик, водитель, водитель, тракторист, сварщик… о, надо же… ученик ювелира.

Плаксин: «Хочу яблок!»

Василий предупредил нас, что осужденные просто так говорить не будут. Журналисты, особенно иностранные, здесь не редкость, поэтому пыжики уже давно смекнули, что к чему, и душу раскрывают лишь за магарыч – чай и сигареты. На комплексное общение с осужденными у нас ушло двадцать пачек «Принцессы Нури» и тридцать «Примы».

Николай Плаксин – один из тех, чей облик совершенно не вяжется с историей преступления, которая висит на двери камеры: с двумя подельниками он убил трех человек, и это его третий срок. В 1990 году был арестован, три года провел в камере смертников.

– По отношению к себе я требую смертной казни – это лучше, чем те мучения, которые у меня сейчас. А для общества смертной казни я не желаю. Надо, чтобы были суды присяжных. Чтобы во всем разбирались. А то оговорить человека сегодня – нечего делать. Помните историю с парнем, которому дали «вышку», а потом выяснилось, что это дело рук Чикатило? Но пацана-то расстреляли.

– А почему вы хотите расстрела для себя?

– А зачем мне такая жизнь? Я забыл, когда в последний раз яблоки ел. Посылки мне только мать шлет, а что она может мне на свою пенсию прислать? Мне стыдно к ней обращаться. Стыдно, что я не могу сам себя обеспечить. Вот сходил в ларек – пять пачек сигарет, пачка чая, сто грамм конфет. Это моя месячная зарплата. Я шью рукавицы для сталеваров восемь часов в сутки. Другой работы здесь нет.

– Надеетесь на лучшее?

– Какая надежда? Пожизненное заключение – это минимум 25 лет. А потом раз в три года можно подавать на условно-досрочное освобождение (УДО). А я чахоточный, я и эти 25 лет не протяну.

Плаксин помолчал секунд двадцать – обычная пауза пожизненника. Потом начал про несправедливый приговор. Здесь считают так: если жалуется на несправедливость – значит, еще надеется.

Иоффе: «Радуева здесь убьют»

– Смертную казнь нужно применять к людям, глубоко раскаявшимся. Потому что для них эта казнь будет облегчением, – сказал мудрую вещь Григорий Иоффе. За двенадцать лет он сумел сохранить здесь вполне гражданский вид: усы, живот – хоть сейчас фрак надевай.

– А вы раскаявшийся?