Непослушное дитя биосферы

Но у каждого из нас есть еще другая родина, которую никто нас любить не учил. И нужды учить любить ее нет. Мы и так ее любим, причем бессознательной любовью. Эта родина — маленькая точка на карте, место, где я родился и провел детство. Объективно говоря, не хуже и не лучше тысяч других мест, но для меня — единственное, особенное и ничем не заменимое. Образ этой родины, ее запах, ее звуки человек помнит до гробовой доски, даже если он с детства туда не возвращался. Но вернуться тянет всю жизнь. Вдали от нее все, что с ней связано, волнует. Упомянули родной городок по радио — радостно слышать. Услышал в толпе родной говорок — готов броситься на шею земляку, человеку, ничем более не примечательному. А уж если с ним разговоришься, начнешь расспрашивать, вспоминать родные места — все для него готов сделать. Постороннему человеку мы, простые смертные, о своей родине сказать интересно не умеем, их не трогает наш рассказ. Только поэты наделены даром передать в словах любовь к своей родине неземлякам.

Мне видится мое селенье,
Мое Захарово; оно
с заборами в реке волнистой,
С мостом и рощею тенистой
Зерцалом вод отражено.
На холме домик мой; с балкона
Могу сойти в веселый сад,
Где вместе Флора и Помона
Цветы с плодами мне дарят,
Где старых кленов темный ряд
Возносится до небосклона,
И глухо тополи шумят.

Это написал шестнадцатилетний Пушкин о деревне Захарово, где он живал в детстве. Его первый опыт описания русской природы. Читатель, попробуйте провести такое этолого-филологическое исследование: выясните биографии русских поэтов, где они жили летом в детстве (в возрасте четырех—десяти лет), а потом найдите их стихи, посвященные этому месту. Получится замечательная антология, причем окажется, что почти у всех поэтов эти стихи — одни из самых сильных.

Так выглядела колыбель человечества. Вдоль рек и ручьев, сбегающих с гор в покрытую саванной долину, тянулись узкие полоски лесной растительности. Здесь паслись стада слонов, носорогов, бегемотов, буйволов, жирафов, зебр, антилоп, павианов. В зарослях прятались кабаны, в норах — дикобразы. Главными хищниками были саблезубые тигры, львы, леопарды. Из более мелких — стаи гиен, гиеновых собак и шакалов. В воде жили крокодилы.

Тут читателю пора бы задать вопрос: неужели любовь к родине — инстинкт? На него этологи отвечают решительным Да. А выяснено это на опытах на перелетных птицах. Брали птиц в разном возрасте — еще не вылупившихся, только что вылупившихся птенцов, слетков, еще только покинувших гнездо, молодых, живущих с родителями, молодых и постарше, взрослых — и перевозили с места, где были их родительские гнезда, в другое. На новом месте пернатых подопытных задерживали до начала осенней миграции на зимовки, окольцовывали и отпускали. А весной ждали по обоим адресам. Оказалось, что, слетав на зимовки, взрослые птицы возвращались «домой» (т.е. туда, откуда их увезли). Поведение молодых зависело от возраста в момент начала опыта. Если их перевозили по достижении некоторого критического возраста, они возвращались к «родным пенатам» (т.е. туда, откуда их увезли). Если же не достигшими этого рубежа, они возвращались туда, где их выпустили. Значит, у птиц привязанность к определенному месту на земле образуется в детстве, в каком-то критическом возрасте. Где они в этом возрасте окажутся, там и будет их родина, на которую они станут возвращаться всю жизнь. Запечатление каких-либо образов (в нашем случае — местности) мозгом в детстве и на всю жизнь этологи называют импринтингом — впечатыванием в формирующийся мозг. Заметьте, что инстинктивная родина — не обязательно место рождения, это место, где прошел чувствительный отрезок детства. Теперь импринтинг родины изучен у многих животных — рыб, черепах, птиц, млекопитающих. Видимо, этот же механизм действует и у детей в возрасте старше двух и моложе двенадцати лет.