Непосредственный человек

Не знаю, очень ли дурно с моей стороны сожалеть, что у моего отпрыска полностью отсутствует чувство юмора? Либо рядом со мной сидит подменыш, либо в моих генах где-то на молекулярном уровне случилась поломка. Не может же дочь Уильяма Генри Деверо Младшего произносить такие фразы на полном серьезе? Будь с нами в машине Лили, она бы сказала, как мило, что наша дочь так переживает за брак своих родителей и старается его спасти, но я сомневался.

Машина сзади посигналила, Джули опустила окно, высунула свою прелестную головку и заорала:

— Отвали нахер!

К моему изумлению, машина сделала полный разворот и двинулась обратно, откуда приехала.

— Послушай, — сказал я, — если вам с Расселом нужны деньги…

Моя дочь уставилась на меня, будто ушам своим не веря:

— Разве мы говорим о деньгах?

— Я и сам не пойму, о чем мы говорим, — сознался я. — Твоя мама едет на собеседование в Филадельфию. Там она повидает твоего деда, выяснит, как он поживает. В понедельник вернется. Окей? Никаких тайн тут нет. Ты в курсе всего.

Джули пристально всматривалась в меня. Мы так и торчали на перекрестке. Наконец она завела мотор.

— Сомневаюсь, что я в курсе всего. — Нехотя, в пол-лица, она одарила старика-отца улыбкой. — Разве что настолько же в курсе, насколько и ты.

Глава 4

Телефон звонил, когда я вошел в дом, и я успел взять трубку.

— Привет, долбодятел! — Я сразу же узнал голос Билли Квигли. — Я знал, что ты тут.

— Я только что вернулся.

— Чушь собачья!

— Сколько ты выпил, Билли?

— Предостаточно. И это не твое дело.

Билли Квигли регулярно звонит мне, извещает о моих преступлениях, оскорбляет, затем просит прощения, которое я всегда ему дарую, поскольку люблю Билли и не виню за склонность допиваться до милосердного забвения. Ему пятьдесят семь, он вымотан вусмерть, и восемь лет, которые еще надо отработать, прежде чем он сможет уйти на пенсию, должно быть, кажутся ему вечностью. Ирландец, католик, он протащил десятерых детей через частные приходские школы и дорогущие католические колледжи за счет преподавания в летних школах и дополнительной нагрузки в семестрах. Вместе с женой, уроженкой здешних мест, с которой он обвенчался в юности, он так и живет в убогом домишке, приобретенном тридцать лет назад, до того, как этот район испортился. Ипотека составляет всего сто пятьдесят долларов в месяц, а остаток жалованья уходит на выплату гигантских образовательных кредитов. Младшенькая, Коллин, заканчивает католическую школу «Елеонская гора» в Рэйлтоне и только что получила стипендию для изучения музыки в Нотр-Даме[5], — стипендия покроет часть расходов, остальное Билли возьмет на себя.

— Я слыхал, Грэйси нынче начистила тебе умывальник, — сказал Билли с явной надеждой, что это правда, что дошедший до него слух не преувеличивает.

— Еще как, Билли! — порадовал я его. — А тебе кто сказал?

— Не твое дело, шкура продажная, чертов сукин сын! Ты всех нас продашь за пятак, проклятый Иуда, дятел тупой!

Так вот зачем он позвонил. Упорные слухи о готовящихся чистках пугают Билли до усрачки. Он позвонил, чтобы услышать от меня обещания, которым все равно бы не поверил, даже если бы я их дал, и в любом случае я решил их не давать.

— Не за пятак, Билли. Наша кафедра стоит полтинник, а я добиваюсь всегда лучшей цены.

Такова моя тактика в разговорах с Билли: подыгрывать и ждать, пока он опомнится. Лили утверждает, что моя склонность перелицовывать обвинения Билли в комические реплики опять-таки свидетельствует о несерьезном отношении ко всему на свете. Но ведь мои шуточки часто действуют на Билли благотворно. Да и на большинство людей, за исключением Пола Рурка, — он гордится тем, что ни одно мое слово, ни один поступок ни разу не вызвали у него улыбку, и клянется, что не вызовут и впредь. А у Билли, как у всех нормальных людей, ресурсы злобы ограничены и обычно довольно быстро исчерпываются.

— Небось ты внес мое имя в этот список. Самым первым. И не говори мне, будто списка нет, я все равно тебе не поверю.

— В список на премию? Конечно, я его составил. В этом году ты получишь бонус.

— Отлично, мне он нужен. Я говорил тебе, что мою девочку взяли в Нотр-Дам?

Я ответил, что говорил, и еще раз поздравил его, прикидывая, в самом ли деле он уже переключился.

— В Нотр-Дам нахрен! — повторил он со смаком. — Твоя младшая вовсе не побывала в университете, верно? Как, черт побери, ее звать?

— Джули, — ответил я и не стал его поправлять, хотя на самом деле Джули поступала в несколько университетов. Ее зачисляли. Мы платили за первый семестр. Она вселялась в общежитие. Но в главном Билли прав: учиться она не училась.

— Профессорская дочка! — поддразнил он меня. — Разве так надо воспитывать детей, долбодятел?

Мне это поднадоело.

— Каждый старается как может, Билли, — вздохнул я. — Ты по себе это знаешь.

— Мог хотя бы отправить ее на учебу, — долдонил он. — Даже я это сумел, а я лишь жалкий пьяница.

Он явно сбавлял обороты. В беседах с Билли есть определенный ритм.

— И вовсе ты не жалкий пьяница, — сказал я. — Пить ты пьешь, но ты не пьяница.