Непостоянные величины

Это непорядок, потому что по календарю самое время для хандры. Это ведь март, а он знает толк в депрессиях. Как и ноябрь. Помнишь, мы каждому месяцу придумывали соответствующего персонажа. Ноябрь и март — это длинные сутулые господа в темных пальто и шляпах, в черных перчатках и ботинках, побрызганных водоотталкивающим спреем. Воротники их приподняты, лица мрачны, взгляд неуловим. К иронии и к сентиментальности они нечувствительны.

С ноябрем я ладить не научился, зато с мартом мы помирились. Почти. То есть я мирюсь с ним. Он уступит апрелю, а там снова накатит тоскливая тоска. Таков мой клинический прогноз.

Не рискну перечитывать. Во-первых, много глупостей написал. Во-вторых, снова отыщу у себя вагон дурных симптомов, жить с которыми решительно невозможно.

В ожидании разрывов

Коренной москвич — это совсем не то же самое, что коренной вашингтонец, коренной лондонец или парижанин. Там разрыв между центром и периферией не столь велик, насколько понимал Роман. Его никогда не распирала гордость от осознания факта, что в глазах некоторых он обладает исключительным статусом. Москвич и москвич, коренной и коренной. Черт с ним.

Лишь в раннем детстве да в младших классах Роман испытывал восторг, когда имя его улицы звучало в названии известнейшей телепередачи. «Голубой огонек на Шаболовке». В такие секунды у маленького Романа резко поднимался дух и он чувствовал чуть ли не личную ответственность за новогоднее настроение целой России.

Детсад и школа отложились в памяти избирательно, вспышками. Мама Романа научила его читать в четыре года, а уже через месяц он без чьей-либо помощи одолел «Фантазеров» Носова. В четырнадцать Роман с родителями отправился в Геленджик, где папа научил сына плавать по-лягушачьи. Полноценный брасс Роман так и не освоил, боясь полностью опускать голову под воду в момент, когда руки вытягивались вперед.

Между этими событиями уместилось еще одно, не менее значимое. Когда Роман заканчивал пятый класс, двоюродный брат Слава насмерть бросился в лестничный пролет с четвертого этажа. Брат учился в техникуме, играл в рок-группе и любил лазить по заброшенным зданиям, будь то старинные особняки, склады или заводы. Тетя Лида, шепчась с мамой Романа, призналась, что Слава принимал какие-то галлюциногенные вещества и ежедневно пил анальгин.

Роман редко общался со Славой и по мере возможности не появлялся у них с тетей дома. После развода тетя Лида сделалась набожной и стала развешивать в доме распятия и иконы. Они подстерегали повсюду, кроме Славиной комнаты и ванной. Под осуждающе-серьезными взорами Христа, Богородицы и многочисленных святых Роман ощущал себя тревожно. Мелкие проступки в его воображении представали непростительными грехами. Вдобавок тетя Лида не проветривала квартиру и покупала маловаттные лампочки. Тусклый свет вкупе с затхлым запахом усиливал гнетущее впечатление.

На поминках по Славе Роман прокрался в его комнату и неожиданно для себя стащил с полки губную гармошку. В игре на ней двоюродный брат преуспел меньше, чем в игре на гитаре.

Через несколько месяцев обнаружилось, что иконы проникли в Славину комнату и в ванную.

В университете Роман, приобретший привычку анализировать все, пришел к выводу, что именно в школьные годы сложилось его отношение к фундаментальным вещам. В старших классах исчез всякий интерес к политике. Отныне политика представлялась огороженным флажками пространством, где резвились шуты и балаганные деды, каждый в своем амплуа.

Другое важное открытие заключалось в том, что в школьные годы Роман разубедился в способности религии и науки постичь истину. Что касалось первоначала, и христианство, и естественные дисциплины упирались в тупик. Религия рассказывала, откуда взялся мир, но умалчивала, откуда взялся Бог. Наука продвинулась далеко в объяснениях, из чего состоит космос и как его части функционируют, но не отвечала на вопрос, откуда космос возник. Первопричина оставалась овеянной туманом. Логика и здравый смысл утверждали, что загвоздка в принципиальной невозможности сотворить что-то из ничего.

Со школьными приятелями Роман виделся раз в год, обычно в июле, после сессии. Они играли в пул, а затем пили пиво в «Камчатке».

В университете компания подобралась сплоченней. Солировал белорус Егор Климович, который без устали повторял, что по правилам его нужно величать Ягором. Он обладал легким акцентом. Роман подозревал, что акцент наигранный и пользуется им Климович для некоего обаяния.

Гриша Тыквин, который, судя по фотографиям, обзавелся усами еще в выпускном классе, помнил наизусть около сотни эпиграмм и донимал всех своими свежими научными изысканиями. В целом терпимый и открытый, Гриша ненавидел голубых и девушек с сигаретой.

— В Иран тебе пора, Тыквин, — говорил Егор.

— Еще лучше — в Ирак, — добавлял Юра.