Непотопляемая Грета Джеймс

– Со мной все будет хорошо, – отвечает он. – Можешь сказать остальным, что я завтра не буду на экскурсии? Если хочешь, отправляйся на нее вместо меня. Посещение консервного завода, а потом поездка по канатной дороге.

– О! – Голос Греты взлетает на целую октаву. – Да. Может, я…

– Ты не обязана делать это, – сухо говорит он.

Снова повисает пауза. В комнате так черно, что Грете почти кажется, будто она парит в пространстве. Она крепче сжимает в руке телефон и вспоминает, как выползала во двор за домом после их ссор и сидела на старых детских качелях до наступления темноты. Тогда они ссорились из-за всего на свете: из-за ее отметок, отлучек из дома, из-за того, что музыка интересовала ее куда больше, чем математика и естественные науки, больше, чем что-либо еще.

Даже тогда она скучала по тем дням, когда Конрад стоял у входа в гараж и смотрел, как она играет, и его силуэт четко вырисовывался на фоне закатного неба. Но она не была больше восьмилетним ребенком со слишком большой для нее гитарой и высунутым от усердия языком. Ей исполнилось двенадцать, потом тринадцать, четырнадцать, она все время носила фланелевую одежду и мятые кеды, и ее уже угнетала великая несправедливость того, что она взрослеет в пригороде Колумбуса, где никогда ничего не происходит. К тому времени ее отец уже понимал, что он проиграет соревнование с музыкой, что она предпочтет ее всему остальному, и переключил свое внимание на Эшера, который был нападающим в футбольной команде старшеклассников и усиленно занимался математикой, носил толстовку с эмблемой университета Огайо и мечтал точно о том, о чем в свое время мечтал Конрад и чего у него никогда не было: о колледже, перспективах, возможности преуспеть.

В то лето, когда ей исполнилось пятнадцать, Грета увидела объявление, что требуется гитарист в магазин грампластинок, где она тусовалась после работы в продуктовом магазине, и когда она пришла на прослушивание, оказалось, что все остальные кандидаты старше – им было по восемнадцать, девятнадцать и двадцать лет. Они посматривали на нее со снисходительными усмешками – до тех пор, пока она не начала играть. Ей тут же предложили место, на которое она рассчитывала. Репетиции проходили каждый вечер и начинались в девять часов – это был ее комендантский час по будням, так что пришлось в совершенстве освоить искусство незаметно уходить из дома и возвращаться. Но иногда ее заставали на месте преступления, и тогда вспыхивала очередная ссора, одна из многих, столь многих, что они стали безразличны ей. Грете стало трудно обращать внимание на то, чего от нее хочет папа.

Когда она стала одиннадцатиклассницей, остальные участники группы уехали учиться в колледжи, и это было хорошо. Они никогда не выступали с концертами, а просто репетировали в подвале дома парня по имени Тофер, и Грета играла лучше всех. Она по-прежнему втайне выбиралась из дома. Все еще прятала сигареты в спальне. Ездила на попутках в центр города, когда там выступали группы, которые нравились ей. И ссоры не прекращались. Хелен изо всех сил пыталась быть судьей в них, пыталась впитать в себя или как-то отвести ту горечь, которую они изливали друг на друга, но все же Грета порой оказывалась на холодном дворе и садилась на качели – иногда взвинченная, иногда плачущая, а иногда старающаяся представить, каково было бы жить другой жизнью в другом месте и с другим отцом.

Время от времени он выходил из дома и присоединялся к ней. Он никогда не извинялся и не пускался в объяснения, хотя Грета подозревала, что мама посылала его к ней именно для этого. Он был слишком упрям, равно как и она. Он просто садился рядом, и над ними скрипела качельная перекладина, они подолгу сидели в темноте и смотрели на звезды.

Молчание всегда удавалось им лучше, чем что-то еще.

– Мне очень жаль, – наконец говорит Грета, – что ты не увидишь Джуно.

Голос Конрада становится мягче:

– Мне тоже.

– Проведаю тебя, когда вернусь.

– Ты не можешь…

– Карантин. Знаю. Я хотела сказать, что позвоню или еще что-нибудь придумаю.

– О’кей.

И она чувствует, что кивает в непроглядной темноте. Отец вешает трубку.

Она тут же снова засыпает тяжелым, без сновидений, сном, каким обычно спит после концертов. Проснувшись, нашаривает на столе телефон и видит, что уже почти девять часов.

Ресторан со шведским столом расположен на пляжной палубе, и в нем полно народа. Двое детишек пробегают мимо нее с пончиками, обсыпанными сахарной пудрой и надетыми у них на пальцы, подобно кольцам, а стюард толкает перед собой инвалидное кресло с сидящим в нем стариком, пытаясь миновать очередь за кофе. Столы стоят под окнами по периметру теплохода, и Грета замечает Мэри и Элеанор за одним из них, они склонились над телефоном.