Непознанная Россия

"А он... а он сказал мне поганое (intolerable) слово".

~

Глава 12

СЕТКА ДЛЯ ЛОВЛИ ПЕРЕПЕЛОВ

Из всех ссыльных меня более всего заинтересовал Алексей Сергеевич. Хотя он и казался пылким либералом, мне как-то не верилось в серьезную его вовлеченность в революционные дела. Прежде, чем предстать перед судом, он провел восемь месяцев в тюрьме и теперь очень интересно об этом времени рассказывал.

"Наверно, время там тянулось медленно?" — спрашивал я.

"Напротив, — отвечал он. — Тюрьма была полна студентов, я весь день переходил из камеры в камеру, брал уроки и почти закончил университетский курс. По восемь занятий каждодневно".

В Лявле тоже происходил интенсивный обмен знаниями, даже меня уговорили преподавать английский. В мире не найти более преданных науке людей, чем русские, они стремятся к учению и очень к нему способны. При этом они непрактичны, почти не играют в подвижные игры на свежем воздухе, не развивают себя физически. Эмоциональные, капризные люди, а сидячая жизнь еще развивает их эксцентричность.

В Москве, Петербурге, Киеве, в студенческих каморках и в "интеллигентных" домах постоянно хочется крикнуть: "Воздуху!" Окна закупорены наглухо, живительному дыханию Природы не позволяется взорвать мертвечину книг.

Вот типичная история из русской жизни, ее рассказал Чехов.

Муж, распаленный яростью против неверной жены, идет в магазин покупать револьвер, чтобы застрелить и ее, и любовника. У него есть с собой восемь рублей. Войдя в магазин, он видит там сетку.

"Что это такое?" — спрашивает он.

"Сетка для ловли перепелов".

"И сколько она стоит?!

"Восемь рублей".

"Пожалуйста, заверните".

Таким образом, человек отказался от намерения совершить двойное убийство и пошел ловить перепелов. Отсюда следует, что русский совершает самоубийство, а их происходит ежегодно тысячи, или стреляет в жену, или убивает полицейского потому, что ему не попалась сетка для ловли перепелов. Не подвернулась подходящая игрушка. А англичане, что так безумствуют по поводу крикета и спорта вообще, никогда не распаляются ни из-за чего другого. И что лучше?

Николай Григорьевич имеет особую манеру говорить о револьверах и всяком таком прочем как-то сквозь зубы и задерживая дыхание, и эта глупость когда-нибудь будет стоить ему головы, но здесь, в Лявле, со своими параллельными брусьями, карабканьем по канату и греблей он в безопасности.

Алексей дал мне почитать книгу — "Предсмертные письма осужденных революционеров", изданную Короленко. Она оказалась потрясающим свидетельством особенностей революционной борьбы. Толстой плакал над этой книгой и выразил свои чувства в письме в газету "Речь", за что этот номер был конфискован. Книга такого характера не может не тронуть самое жестокое сердце.

Между вынесением приговора и приведением его в исполнение заключенные маются в камере по шесть недель, шесть месяцев, иногда год, надеясь, что наказание будет смягчено, что какой-то поворот в европейских делах освободит их, надеются, сами себе не веря, что смогут избежать эшафота. В то же время они страшатся наступления каждого нового дня, ведь он может повести их на виселицу, и вздрагивают от любого шума, потревожившего их неспокойный сон. Письма осужденных на казнь со-чатся кровью. Они ужасают, завораживают, волнуют. Короленко представил их миру и воззвал: "Отзовитесь!"

Казненные были почти сплошь студенты, такие же, как Алексей Сергеевич, Николай Георгиевич, Горбун, все остальные мои знакомцы-революционеры из Лявли. Объединившись в шайки экспроприаторов, они грабили банки, трактиры, другие публичные заведения, забирая деньги либо для себя, либо для партии. И вот эти безрассудные, безголовые студенты, которым по 18-20 лет, пишут своим матерям. Над каждым письмом и засмеешься, и заплачешь, и все им простишь. Чаще всего родители принадлежат старопрежней святой Руси, они религиозны, суеверны и, естественно, не одобряют свободомыслия и радикализма детей. Но в письмах дети вновь припадают к материнской груди. "Нет в этом мире места для меня, я должен умереть, должен уйти, я, такой молодой, сильный, красивый. Неужто я заслуживаю смерти?"

За время долгих ночных бдений они начинают понимать, как хорошо иметь дом, убежище, жалеют, что кинулись в гущу опасности, беспорядка, задели чувства родителей. В письмах они раскаиваются, мягчеют душой. "Я принял причастие и исповедался" — пишет осужденный матери. Милый мальчик! Вот что пишет другой.

"Дорогой отец, я прощаюсь с тобой и желаю счастья. Прости меня за то, что не писал. Ты думал, я тебя забыл? Пожалуйста, не сердись на меня. Разлука с тобой мучительна для меня. Я надеялся, что мы всегда будем жить вместе, залечивая твои душевные раны. Но вмешалась жестокая действительность: 29 мая 1908 года меня арестовали, а 23 января 1909 года — приговорили к смерти. Если можешь, дорогой отец, приезжай повидаться, это разрешено..."