Неправильное воспитание Кэмерон Пост

Раз или два я даже задумалась, не следует ли мне хотя бы попытаться спасти свою душу, однако эти робкие мысли были вызваны лишь тем, что я находилась в церкви. Иногда, кривя душой, я пробовала представить Линдси искусительницей, которая воспользовалась моей невинностью. Но если это и позволяло мне почувствовать себя менее виноватой, то лишь на мгновение. Как я могла строить из себя жертву, когда сама так охотно грешила? Да и вообще – от Бога, если он, конечно, существует, я ничего и не скрывала.

* * *

После нашего финального заплыва баттерфляем в муниципальном бассейне Кат Бэнка мы с Линдси целовались за грязной занавеской в раздевалке. Густой пар, запах хлорки и фруктового шампуня клубились в воздухе. Когда мы насытились поцелуями, она написала мой адрес на обложке дневника блестящей фиолетовой ручкой.

– Ты должна свалить из сраной Монтаны. – Линдси села на узкую деревянную скамейку, притянула меня к себе, подняла мою майку и нарисовала блестящее фиолетовое сердечко у меня на животе. – Сиэтл рулит, когда дело доходит до девушек, которым нравятся девушки.

– Я знаю, ты это уже сто раз говорила. Что, хочешь взять меня с собой? – спросила я то ли в шутку, то ли всерьез.

– Если б я могла… – Она начала закрашивать сердечко, и ручка приятно щекотала кожу. – Но я буду писать тебе.

– Только не открытки, если не хочешь, чтобы Рут их читала, – предупредила я, когда она закончила мою новую и, к счастью, временную татуировку.

Она подписала под ней свое имя. Потом вытащила фотоаппарат, который подарил ей отец, как можно дальше отставила руку и, прицелившись, сделала несколько снимков, как целует меня в щеку, а я просто смотрю в объектив, точно на модных когда-то снимках из фотобудок. Потом она сказала:

– Ты меня поцелуешь или как?

И я ее поцеловала. Щелчок, вспышка озаряет нашу кабинку, и вот, готово: теперь мои близкие отношения с девушкой зафиксированы на пленку. Линдси убрала фотоаппарат в сумку, а я все думала о том, что у него внутри, что он носит в себе нашу тайну, появление которой на свет неизбежно.

– Тебе, наверное, глаз будет не поднять со стыда, когда пойдешь в проявку за фотографиями? – спросила я, пытаясь представить, как сама забираю подобные снимки у бородатого Джима Фишмэна в его фотосалоне: как он протягивает мне конверт через прилавок, дает сдачу, а его большой лоб краснеет от тщетных попыток притвориться, что он не видит, как я целую девушку на фото в его дрожащей руке.

– С дуба рухнула? Да есть куча мест, где мне будут аплодировать стоя, приговаривая: «Так держать, лесбияночка!»

Линдси снова принялась втирать про гордое племя лесбиянок, и если в начале лета я слушала затаив дыхание, то теперь мне были известны все слабые места в ее теориях. (А еще она постоянно повторяла фразу «с дуба рухнула» – невероятно глупую, но ужасно заразную.)

Когда мы вышли из кабинки, стайка девушек из старшего дивизиона стояла у раковин и наблюдала за нами, скрестив руки на груди, причем некоторые из них до сих пор не сняли мокрые купальники. Никого из моей команды я не увидела, зато заметила несколько девчонок из команды Линдси. Они ехидно ухмылялись и щурили глаза, всем своим видом выражая крайнее неодобрение. Мне сперва показалось, что они смотрят на что-то за нашими спинами и сейчас поделятся, какую же мерзость там углядели. Мы с Линдси были первоклассными пловчихами, часто побеждали, и это давало нам особый статус в обществе. Однако, мельком обернувшись, я поняла, что заблуждалась.

– Ну все, теперь я не пойду переодеваться, – сказала одна девушка из команды Линдси, крикливая Мэри-Энн-Как-ее-там. – Не хочу, чтобы меня снова изнасиловали взглядом.

Остальные фыркнули, выразив ей свою солидарность, отвернулись, словно не могли больше выносить нашего присутствия, и стали перешептываться достаточно громко, чтобы мы расслышали слова «лесбухи» и «ужас».

Линдси шагнула к ним и сказала что-то, что начиналось словами:

– Держи карман шире, сучка…

Конца этого предложения я не помню, потому что рванула прямо к двери и вылетела на площадку перед бассейном, гулко шлепая по мокрому бетону. После темного сумрака цементных раздевалок яркое солнце слепило глаза, и я прищурилась, всматриваясь в размытые силуэты людей, стоявших на свету. Но щурилась я не только из-за солнца: мне еще никогда не было так стыдно. До этого момента мне не составляло труда убедить себя, что никто не знает обо мне, о нас с Линдси. Я думала, что если не буду говорить об этом вслух, то смогу сохранить нашу тайну от всех, кроме нас самих, Бога и моих родителей, которые, как мне иногда казалось, наблюдают за мной с небес.