Неправильный Дойл

Он прислонился головой к холодному кафелю, хватая ртом воздух. Во рту был привкус последнего двойного виски, выпитого около четырех утра. Затем входная дверь бара со скрипом открылась, и послышалось шарканье приближающихся к лестнице тапочек.

– Эй, Тимми, у тебя там наверху все в порядке?

Это была Мегги.

Слабым, но твердым голосом Дойл заявил:

– Не называй меня Тимми. Меня зовут Тим.

– Мне просто показалось, что тебе нехорошо, – явно усмехаясь, сказала она.

Это был тот самый насмешливый тон, с которым он познакомился несколько недель назад, когда прилетел из Европы, чтобы вступить в права наследства. Каждый вечер он пил, пока в баре не погаснет свет, и, нарушая правила, выплачивал себе содержание из кассы. Он плыл по течению и погружался в море выпивки под недовольным взглядом Мегги.

– Это что-то вроде затянувшегося пробуждения, – пытался он объяснить, когда бывал трезв.

Бак заботился о нем как о сыне, и вполне естественно, что с горя он позволил себе запой. Но Мегги относилась к этому по-другому. Она была практичной, закаленной жизнью, для ее души печаль была такой же недоступной роскошью, как и любовь.

Дойл заставил себя оторваться от раковины и вышел в коридор; один только взгляд на замызганный оранжевый в клетку ковер снова вызвал тошноту. Мегги стояла на потертом линолеуме лестницы: руки скрещены на груди, грязные светлые волосы накручены на пластмассовые бигуди размером с пивные банки, на ногах пара нелепых пушистых тапок с собачьими головами, синий халат с пингвинами, едва доходящий до мягких, с ямочками, коленей и распахнутый на белой груди. «Симпатичная женщина, – поймал себя на мысли Дойл. – Если кому нравятся такие – ширококостные, неграмотные, крашеные блондинки за тридцать пять». Она около шестнадцати лет была подругой Бака. Старый развратник.

– Там так отвратительно пахло, – хриплым шепотом произнес Дойл. – Как будто что-то стухло.

– Точно, – сказала Мегги. – Там везде кровь, тебе лучше самому пойти и взглянуть на это.

– Кровь? – Внезапно Дойлу расхотелось знать, в чем дело. – Сначала мне нужно принять душ, – сказал он, пятясь.

Мегги мотнула головой.

– Сейчас не время для мыльных пузырей, приятель, там какая-то туша во рту у пирата.

4

Голова пирата источала отвратительный запах, такой сильный, что казалось, он вот-вот проступит в воздухе. Кровь ручейками текла по гипсовым желобкам бороды пирата, плескалась в бурном водовороте на желтом гипсовом боку обезьянки, сидевшей на его плече. Что-то темное и окровавленное было засунуто в его раскрытый рот. Как правило, игрок ставил короткую клюшку у нижнего конца наклонной плоскости, выкрашенной в розовый цвет, чтобы она напоминала язык, и с метки на кончике языка загонял мяч в рот. Если удар оказывался сильным, мяч обычно попадал сначала в рот, потом спускался по брюху обезьянки и выкатывался на длинную зеленую площадку с пластиковой травой, состоящую из сложной серии холмов и впадин. С этого места до лунки оставалось двадцать пять футов. Это была нелегкая задача, вспомнил Дойл. Пар[8] четыре.

Сейчас, ссутулившись, в старой толстой, как попона, шинели пехотинца Второй мировой войны, принадлежавшей Баку, Дойл стоял рядом с Мегги у головы пирата. Они смотрели на истекающую кровью тушку, засунутую туда: лапы, похожие на человеческие руки, от чего мороз пробегал по коже; желтовато-белый мех, потемневший и липкий от крови; лысый, мерзкий крысиный хвост. Опоссум. Точнее говоря, виргинский опоссум-альбинос, обитающий на полуострове Делмарва. Этот экземпляр был просто огромным, около двадцати пяти фунтов. Одно время эти неуклюжие зверьки были почти полностью истреблены из-за ценного меха, который после обработки какими-то ядовитыми химикатами становился отдаленно похожим на мех горностая. Но опоссумы всегда были отличными производителями, так что за последние десятилетия их численность возросла настолько, что они тысячами наводняли леса Национального природного заповедника на побережье острова Вассатиг. От площадки для гольфа заповедник отделяло двадцатифутовое защитное ограждение. И все равно о каждом погибшем опоссуме нужно было докладывать местной полиции, которая сообщала об этом в Вашингтон чиновникам из Службы рыбного и охотничьего хозяйства.

– Ну что ж, солдат, – сказала Мегги, глядя искоса на старую шинель Бака. – Вот это я и называю мужской работой.

На глаза Дойла наворачивались слезы. Он старался вдохнуть свежий воздух, но в легкие проникала только вонь.

– Что-то я с утра неважно себя чувствую, – сказал он, подавляя подступающую волну тошноты. – Наверное, вчера вечером съел что-то не то.

– Скорее – выпил, – нахмурилась Мегги, развернулась и потопала к кухонной двери закрытого ресторана.