Неправильный рыцарь (СИ)

Стоит ли описывать рыцарский турнир? Неблагодарное это дело. Как говорится, лучше один раз увидеть. Поглазеть на разряженных рыцарей и дам, на серо-сине-бурую толпу простолюдинов, заполонивших все подступы к ристалищу. Эх-х, хорошо бы! Да боязно, — того и гляди затопчут.

Между тем, подслеповатый герольд, не разобравши, как следует, родовое имя эгбертова друга, скороговоркой продиктовал его глуховатому писцу. А поскольку он еще и здорово шепелявил, то Регберфилп на бумаге превратился в Эгберта Филиппа.

Рыцарь был просто ошеломлен, услыхав свое имя. Усталый, порядком одичавший в дальних краях и растерявший среди поганых язычников всю куртуазность, барон Эгберт мечтал поскорее убраться из этого шума, гама и грохота, и окунуться в благословенную тишь родового поместья.

Увы! То ли соискатели оказались чересчур изнеженными, то ли Фортуна (у-у-у, поганая язычница!) окончательно повернулась к нему жирным задом, но Эгберт Филипп Бельвердэйский, к своему ужасу, выиграл турнир. Отчаянью рыцаря не было предела: женитьба отнюдь не входила в его ближайшие планы. Конечно, от модной красавицы да еще такой богачки кто ж откажется? Разве что последний дурак! Эгберт Филипп, как и подобает истинному рыцарю, не был интеллектуалом, да и писал неважно. Привыкшая к двуручному мечу и кинжалу рука, с превеликим трудом управлялась с гусиными перьями. Но дураком он не был, с чем соглашались (и при случае — могли клятвенно подтвердить) даже его враги. Присоединить к своему титулу еще один, а владения увеличить почти втрое — казалось так соблазнительно. Одних породистых верховых лошадей графиня держала около двухсот. А лошадей рыцарь любил. Заливные луга, густые леса (да что там густые — непролазные), ни много ни мало — целых сорок деревень, да каки-их! — самых, что ни на есть зажиточных! Огромное озеро и в придачу ко всему — три замка, битком набитых всевозможными ценностями, один роскошней другого. Да-а… Было над чем задуматься.

Почему же тогда одна мысль о «светлом будущем» вызывала у господина барона резкий спазм желудка, рвотные позывы и постыдное желание бежать, куда глаза глядят. То есть — куда угодно, лишь бы подальше от Прекрасной Дамы и ее цепких объятий.

Увы, несмотря на несметное богатство и всеобщее почитание, внешность графини и её жеманные, с потугами на утонченность, манеры вызывали у рыцаря отвращение. Возможно, по меркам Высшей Куртуазности, она и была красавицей, но… Глядя на бледную, с холодноватым сизым отливом, кожу Марты (признак голубых кровей и несомненной породы), рыцарь почему-то вспоминал детство и бесконечные тарелки с манной кашей, такой же белой и противной, которой грозная бабушка Эгберта, потрясая мечом, ежедневно пичкала внука. Вспоминать об этом без содрогания было невозможно.

Рыцарь и сам не понимал, в чем тут дело. Но стоило ему взглянуть на блеклые прелести графини, как в мозгу его что-то щелкало, и перед мысленным взором Эгберта возникала ненавистная каша.

Междуглавие

— БАРОН ЭРЛИХ-ЭДЕРЛИХ-ЭРБЕНГАРДТ ФОН ТРУАЙЛЬДТ! — завопил юный герольд.

— Ах, какой красавчик! Душка, прелесть! — дружно выдохнули дамы, пожирая глазами выехавшего на поле рыцаря.

О, дамы, дамы! Нежные и трепетные! Назвать «душкой» и «прелестью» почти двухметрового верзилу с косой саженью в плечах и пудовыми кулачищами не поворачивался язык.

Сверкавшие на солнце серебряные латы поражали своим великолепием. Выбрать подобный материал и, главное, фасон было то ли беспримерной наглостью, то ли беспримерной, поистине неподражаемой, храбростью. Именно такие латы ничего не стоило пробить легким ударом турнирного копья, что делало их обладателя практически беззащитным перед соперниками. По слухам, такие же латы носил сам Ланселот.

— НЕПОДРАЖАЕМЫЙ!!! — в единодушном порыве выдохнули трибуны, любуясь на гарцующего красавца. — ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ!!!

Что ж, в делах рыцарских, Эрлиху и впрямь везло: Слава и Удача ластились к его ногам, как две борзые.