Неправильный рыцарь (СИ)

Знакомые Эгберта сплошь и рядом иногда по десять (а то и сто десять) раз на дню давали обеты и просто обещания, и ровно столько же раз — безмятежно их нарушали. Со спокойным сердцем и чистой совестью. А он-то? он?!

Трижды тридцать раз пожалел рыцарь, что в минуту слабости поддался на уговоры. В результате получив нежеланную, абсолютно ненужную ему невесту — и потеряв старого, верного друга. Ей-же богу, неравная замена! Вот тебе и «завернули на огонек»!

И тут рыцарь вспомнил о крокодилах. Эгберт до сих пор не мог решить, что же с ними делать? Крокодилов он не любил и откровенно побаивался, но то была живая память о бабушке с дедушкой. Сразу же после свадьбы они приказали многократно углубить и расширить ров вокруг замка. А уж потом — запустить туда первых зубастых стражей.

Как и любой последний писк моды, удовольствие это оказалось не из дешёвых, и лишь немногие знатнейшие семейства могли его себе позволить. И хотя настояла на появлении крокодилов, разумеется, бабушка — тогда ещё совсем юная и восторженная — впоследствии ни её супруг, ни кто другой из обитателей замка и окрестностей ни на минуту не пожалел об её дорогостоящей причуде. Все эти годы (большинство из них оказались неспокойными) зубастые твари честно несли свою службу. Порой до полусмерти (а то и до смерти, хотя это случалось редко) пугая не только лихих людей, но и всех, кто рискнул появиться возле замка — даже простых пилигримов. Высовываясь из воды, они сверлили орущих и визжащих людей пристальным, немигающим взглядом. Когда же стихал топот ног, копыт и прекращались истошные вопли, крокодилы дружно, как по команде, захлопывали свои необъятные пасти.

В глазах рептилий горел безжалостный янтарный огонь, а изумрудно-зеленые, с черными разводами, морды злорадно ухмылялись. Казалось, этим тварям присуще своеобразное чувство юмора, и ситуация всякий раз доставляет им колоссальное удовольствие. Служба службой, но ведь иногда и поразвлечься не грех. А вот местные крестьяне их не боялись. Напротив — любили и всячески подкармливали. Еще бы! Ведь именно благодаря им, зеленым и зубастым, за последние сто лет в округе начисто перевелись охотники до чужого добра. Особенно старалась пожилая птичница — бывшая кормилица барона Эгберта, что ни день таская им кур, уток и прочую пернатую живность. Глядя, как очередной дохлый цыпленок желтым пуховым мячиком исчезает в крокодильей пасти, с умилением всплескивала натруженными руками, пускала слезу и приговаривала: «Кушайте, детки! Кушайте, защи-итнички вы на-аши-и!»

Эгберт усмехнулся. Его так и подмывало отправить с нарочным парочку этих тварей (разумеется, в качестве презента) своей «ненаглядной» невесте. Ведь держать крокодилов уже немного старомодно. Хотя жаль, подумал рыцарь. В лучшем случае, они у нее сами передохнут, а в худшем… А ведь графиня, чего доброго, прикажет умертвить зубастых стражей и пустить их на туфли и сумочки. Эгберт представил тощие и ровные без изгибов и выпуклостей, как две параллельные прямые, ноги прекрасной Марты, обутые в сапожки из крокодиловой кожи — и его замутило. Шутка уже не казалась ему смешной. Да и отказываться от такой защиты только, чтобы насолить невесте? Глупо, очень глупо.

Чтобы хоть как-то отвлечься от дурных мыслей, он честно попытался представить графиню, разгуливающей по мозаичным дорожкам его родового замка, стоящей на галерее или восседающей в каминном зале или же… да неважно, где еще! Честно попытался. Но чья-то невидимая рука всякий раз будто стирала с воображаемой картины худосочные прелести его невесты. Неожиданно и очень быстро. То, что даже в мыслях не удавалось совместить столь противоположные вещи, втайне его радовало: Эгберт Филипп, барон Бельвердэйский, сеньор Лампидорский, не просто любил — обожал свое древнее обиталище. Горячо и трепетно. Это был его дом — самый лучший, несмотря ни на что.

Его фамильный замок, хотя и находился в живописном месте, ни особой красотой, ни величественностью не отличался. Предыдущие поколения надстраивали, переустраивали и «перекраивали» внутри и снаружи всё, до чего только рука могла дотянуться — и всяк на свой лад. Неожиданно хрупкие, изящные башенки возносились над мощными, сложенными из гигантских камней (не камней — глыб), поросших мхом стенами, а донжон сверху донизу оплетали вьющиеся розы — память о троюродной тетушке внучатого племянника старшего брата деда Эгберта, графине и старой деве (которой она оставалась исключительно по идейным соображениям, ибо невзирая на ее лета, два-три поклонника постоянно маячило где-то неподалеку).

Наверняка, их привлекала красота госпожи графини, особенно, ее бесподобная шевелюра. Белокурая и пышная, как у ангелов на церковных фресках. Из-за мелких кудряшек издали могло показаться — голову почтенной дамы окружает живой нимб. Закрывать эдакую красоту платком, пусть и расшитым жемчугами, тетушка отказывалась наотрез: она уже слишком стара, чтобы следовать глупостям моды, а, значит, будет носить то, что ей вздумается. Либо вообще ничего. Да!