Непреднамеренное отцовство

Вечером я благодарю его за цветы, а он просто кивает в ответ. Нажинский почти весь вечер проводит с Ромой, а я сажусь поработать в кухонной зоне. Иногда незаметно наблюдаю за ними, и на сердце становится тепло от того, что сын счастлив. Ревности, которая проскакивала раньше, я не ощущаю больше. Отпустило.

В десять Ярослав сам укладывает Ромку спать, а потом желает мне спокойной ночи и уходит. Я даже чувствую разочарование.

Но… ведь я сама сказала, что не готова.

Утром встаю в отличном настроении. Розы пахнут на всю спальню. Вчера я не смогла удержаться, чтобы не забрать их к себе.

Иду в душ и плещусь там долго, наслаждаясь ароматом любимого геля для душа. Так легко внутри, а при вдохе немного щекотно в животе.

Сегодня суббота, и мы с Ромкой собирались в торговый центр. Я обещала купить ему нового динозавра, а он хотел показать, какого мне нужно сфотографировать и отправить деду Морозу.

— Я нарисовал, но оно что-то не очень похоже вышло, — предупредил вчера вечером он. — Поэтому поедем в магазин, я покажу, какого хочу, а ты сфоткаешь и деду Морозу отправишь, ладно?

— Ладно, — согласилась я, а сама обрадовалась, что не придётся штудировать сайты. Просто попрошу отложить в магазине, а потом заеду, когда Рома в понедельник в саду будет.

Так что пора было собираться. И Ромку будить.

Я наматываю на голову одно полотенце, прикрываюсь другим, сгребаю свою пижаму, расчёску и фен. И со всем этим скарбом кое-как открываю щеколду ванной, а потом толкаю дверь бедром. Руки-то заняты.

Пытаясь подхватить падающий фен, я, не глядя вперёд, изворачиваюсь и вдруг впечатываюсь в широкую мужскую грудь.

— Ой, — соображаю, хлопая глазами, что передо мною Нажинский.

Сонный, растрёпанный, в домашних штанах и… и всё.

В восемь утра-то.

— Доброе утро, — здоровается Ярослав ещё немного охрипшим после сна голосом.

— Доброе, — почему-то здорово теряюсь. Чувствую себя смущённой школьницей. — Я… думала, ты в офис уехал.

— Сегодня воскресенье, и я решил взять выходной. Вот, кажется, впервые в жизни выспался.

Нажинский. Выходной. Это прям как оксюморон.

— Оу, — киваю, крепче прижимая к себе всё что держу в руках, потому что полотенце, кажется, сидит не очень крепко. — Это хорошая идея.

Чувствую, как всё ещё влажная кожа на плечах покрывается мелкими мурашками под взглядом Ярослава. А он смотрит, не смущаясь. И глаза отводить явно не собирается. Как и в прошлый раз, когда я вылетела в одном полотенце на крик Ромки. И если тогда от его внимательного взгляда пробрало холодом, то сейчас кровь в венах начинает нагреваться. Вот-вот и щёки вспыхнут.

— Подумал, мы могли бы куда-то съездить, — он выпаливает это так, будто репетировал неделю, но всё равно волнуется. — Втроём. Может, в цирк, или куда там дети любят.

И тут я вспоминаю свои мысли о маленьком мальчике, который, вероятно, и не знал в своём далёком детстве радостей снежной зимы.

— Да, кажется, есть у меня одна идея.

34

— Пап! Па-а-ап! — верещит Ромка. — Ну давай уже! Толка-а-ай!

Сын аж подпрыгивает на огромной ватрушке-тюбинге. Ему не терпится скорее понестись по горной дорожке. Раскраснелся весь, щёки алые, глазки горят, шапка съехала. Весело ему, смеётся заливисто.

Нажинский тоже сам на себя не похож. Мало того, что откуда-то в недрах своей квартиры он нашёл что-то наподобие спортивной куртки, а не строгое драповое пальто, в котором обычно его можно увидеть, так ещё и на лице непривычные эмоции. Радость. Улыбка. Взгляд ожил каким-то внутренним светом, придавая лицу жизни и привлекательности. Ярослава вообще, конечно, нельзя назвать непривлекательным, он красив в своей строгой внешности. Но это другое. Это то, что идёт изнутри, что наполняет человека совсем иной притягательностью.

— Готов? — переспрашивает у Ромки?

— Да-а! Давно-о!

— Тогда вперёд!

Нажинский с усилием подталкивает ватрушку, и Ромка с криком несётся на ней с горки. Я зажмуриваюсь от страха, напоминая себе, что тут безопасно. Каждая дорожка имеет свои снежные перила, наездники никак не пересекаются, а внизу стоит дежурный наблюдатель, который инструктирует, как и куда безопасно отойти и ждать.

— Теперь ты, — говорю Ярославу, на что он смотрит с удивлением, подняв брови.

— Я? С чего бы?

— Ну, Ромку внизу надо встретить, — пожимаю плечами.

— Ну вот сама и едь.

— После тебя, — на самом деле я ехать не планирую. Признаюсь, я боюсь горок. — Вспомни детство, Ярослав. Когда ты в последний раз позволял себе проехаться с горки?

Вопрос скорее риторический, но Нажинский задумывается и, кажется, хочет найти в своей памяти точный ответ.

— Дава-а-а! — раздаётся громогласное рядом с нами, и крупный тучный мужчина, прыгнув на тюбинг и едва не расплющив его, с криком, будто ведёт царский полк в наступление, едет с горы вниз.

Я перевожу глаза на Ярослава и, не сдержавшись прыскаю. Да и он улыбается.

— Вот видишь, — киваю на мужчину, который уже почти приземлился. — Чем ты хуже?

Нажинский смотрит на стопку ватрушек и, будто сам не верит в происходящее, вытаскивает одну и подталкивает к краю.

— Подержи, — протягивает мне телефон, готовясь усесться.