«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

«Я сегодня в том же белом платье. / Жертва ада – здесь стою, нема. / Только вместо роз – как знак проклятья, / смерти черная тесьма» (перевод Л. Гинзбурга).[115]

Наряд героини Шиллера повторяет, как отметил Алексей Панфилов со ссылкой на исторические документы, наряд другой знаменитой детоубийцы – фрейлины супруги Петра I Марьи Даниловой:

«Несчастная преступница приведена была на лобное место в белом шелковом платье с черными лентами», – сообщает Я. Штелин (цит. по: Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Я. Штелиным. М., 1829. Ч. 2. С. 9), хотя… немецкое издание его книги появится лишь в 1785 году, то есть три года спустя после выхода «Антологии…» Шиллера. М. И. Семевский, в свое время скрупулезно собравший легендарные сведения об этом событии, предположил, что преступница, в которой молва подозревала возлюбленную Петра I, в последний раз надеялась своим нарядом пробудить в нем угаснувшие чувства[116].

В английской версии (Панфилов указывает на источник – A. Gordon, J. Hanway, J. Cook) Мария Данилова будет переименована в Марию Гамильтон, тем самым обретя «шотландское происхождение» и разделив судьбу «героини хорошо знакомой им шотландской баллады – фрейлины Марии Стюарт, тоже детоубийцы».[117].

И тут уместно вспомнить столь удачную рифму Бродского. Именно в этом месте Шиллер действительно «закусил удила», припомнив анекдот о фрейлине Гамильтон и «заставил… шотландскую королеву одеться на казнь так же, как была одета героиня его собственной баллады 1782 года и ее прототип Мария Гамильтон: “На ней белый праздничный наряд; на цепочке из мелких шариков – Agnus Dei, у пояса четки. В руке у Марии – распятие, на голове диадема; большое черное покрывало откинуто назад. При ее появлении все расступаются, выражая ужас и скорбь» (действие V, явление 6; перевод Н. Вильмонта).

Причем сделал он это описание ее наряда в ремарке не только в угоду легенде, но и вопреки исторической истине. Историки сообщают прямо противоположное: королева перед казнью была одета в коричневое платье, черный плащ и белое покрывало.[118]

Хотя детальный анализ сонетов не входит в мои планы, все же не могу удержаться от наблюдения (доказательство обещаю представить при анализе прозы), что фантазия заменяет Бродскому отсутствие либо подлинного знания, либо логического мышления. А спасает его то, чем он владеет лучше всего, а именно фантастическая рифма. Например, в десятом сонете Бродский рифмует «Камену» с «краснознаменный» и «жижицей пельменной», а «вечера» с «вчера» и «изделиями хромого бочара», после чего скрещивает «жижицу пельменную» с «изделием хромого бочара». И почитатели Бродского тут же хлопают в ладошки, отметив отсылку к «Запискам сумасшедшего». Но у Гоголя все на месте. Сумасшедший Поприщин наблюдает за затмением луны и видит там «изделие хромого бочара». Однако, если подменить «луну» «жижицей пельменной», как это делает Бродский, что делать с «изделием хромого бочара»? А если ссылка на «изделия хромого бочара» восходила не к Гоголю, а к Достоевскому (см. «Дневник писателя» за февраль 1877 года), чего комментаторы не увидели, там это сравнение было бы полной бессмыслицей.[119]

Глава 7 Комфорт или дискомфорт?

В 1971 году Бродский впервые попадает в Литву и, кажется, чувствует себя за границей. Посетив еврейский квартал, он размышляет над собственной судьбой, окажись он там сто лет назад. Альтернатива вырисовывается такая: либо пасть в Галиции за веру, царя и отечество, либо… И он выбирает второй вариант:

Так пейсы переделать в бачки
И перебраться в Новый Свет,
Блюя в Атлантику от качки.[120]

Эффектное слово «вышибон», когда-то брошенное мне в утешение, оказалось эвфемизмом. Уже осуществившаяся мечта «перебраться в Новый Свет» виделась Бродскому, как «изгнание» и синоним к другому слову собственной чеканки: «психологический дискомфорт». Это слово особенно раздражало соотечественников Бродского, которые испытывали дискомфорт другого порядка.

«Изгнание Бродского, – пишет Эдик Лимонов, – это изгнание импозантное, шикарное, изгнание для людей со средствами. Географически – это Венеция, это Рим, это Лондон, это музеи, храмы и улицы европейских столиц. Это хорошие отели, из окон которых видна не облупленная стена в Нью-Джерси, но венецианская лагуна. Единственному из сотен эмигрировавших русских поэтов, Бродскому удается поддержать уровень жизни, позволяющий размышлять, путешествовать и если уж злиться, то на мироздание».