Непрекрасная Элена

Курица поползла по мху к розовому носу — медленно, толкаемая усилием моего дрожащего указательного пальца. Щенок напрягся, приподнялся на передних лапах, как-то странно двинул челюстью, одновременно поворачивая голову набок…

Клац!

Хрустнуло, чвякнуло… и полкурицы пропало во вздувшемся в единый миг брюшке! Я отдернула руку и вспотела, наконец-то поняв, почему люди с опытом всегда упоминают о волкодлаках уважительно и опасливо.

— Мо-молочные зубки, а не подавился, — я кашлянула, словно кость застряла у меня в горле. — Однако, как-то я вдруг решила, что тебе больше годика… Гораздо больше!

Снова хрустнуло. И от курицы не осталось ничего! Я наконец рассмотрела: пасть у щенка — две трети тупой треугольной мордахи. Или три четверти? А когда она открыта нараспашку — семь восьмых…

— Курочка. Мой рацион обжорства на три дня, — благоговейно выдохнула я. И добавила: — Прощай…

Щенок облизал жирный мох с остатками приправ, затем собственную морду — язык длинный, работает не хуже полотенца. Брюхо у синеглазого теперь круглое, встать он не может… смотрелся бы смешно, не взмокни моя спина. Ха! До меня прямо теперь дошло: милый щеночек во время операции мог ампутировать мне скальпель… по локоть!

— Урр, — сказал малыш и прищурил неотразимые глазки. Благосклоннее, мягче добавил: — Урр-ррр.

Ком тепла заткнул мне горло, спина просохла. Я согрелась, шмыгнула носом от умиления. Снова охотно поверила: глаза у малыша огромные, а пасть — милая, ничуть не жуткая, просто… солидная? В общем, я сошла с ума и протянула руку, и погладила розовый нос. И меня не покусали.

— Зюзенька, — ляпнула я, вдруг вспомнив Лоло. Глянула внимательнее на щенка… — Эй, ты ж не девчонка. Значит, не Зюзенька. Ты — Кузенька.

Щенок склонил голову набок и нахмурился. Да: у него есть бровки, над глазами мех чуть темнее. И он — нахмурился! Или я не в себе, или он — очень странный звереныш. Он мало похож по реакциям на то, что я слышала о волкодлаках. Якобы эти твари безжалостны и всегда, совершенно всегда убивают людей. Якобы они, встретив охотников из города, вырезают группу до последней особи и проверяют, нет ли уцелевших. Якобы они яростно, на генетическом уровне, ненавидят двуногих. Я в общем-то прежде не сомневалась в ужасных историях, люди часто дают повод себя ненавидеть. Вот хоть сегодня.

— Кузя, подожди, — попросила я.

Последний раз быстро осмотрела местный ад, богатый на полезные вещи. Встала, прошлась по поляне, выбрала еще один рюкзак, маленький. Вытряхнула из него все. Переупаковала в основной рюкзак имущество из своего вещмешка. Надела лямки малого рюкзака так, чтобы он висел впереди. Нацепила на спину второй — он отныне мой горб.

Осторожно, не дыша — это что, спасает от укусов? — я обняла Кузеньку за бока чуть выше жареной курицы… то есть живота. И опустила сытого младенчика в передний рюкзак. Уж точно это было больно, но Кузя промолчал! Я выдохнула страх и вдохнула обычный воздух, почти не замечая запах крови.

Вместе с обедом Кузя тянул килограммов на восемь… плюс-минус мой собственный стресс. Я лишь теперь осознала вес — и уверилась: точно, ему больше года и он не младенец. Подросток, пожалуй. Хм… тогда он мелкий. Кстати: сколько весит взрослый волкодлак? Я не про того зверя, который Пёс. Он вряд ли средний и обычный. Он — нечто несусветно жуткое, да-а… Сколько весит волкодлак, вот вопросик! Ха. Кто б его мог безнаказанно взвесить, тем более стайного.

Стоп. Это я знаю наверняка. Волкодлаки — стайные! Почему же Пёс и Кузя тут оказались одни? Не ко времени мысли.

— Кузя, делаем ноги, — сообщила я пациенту.

Он немножко подергался под тканью, извиваясь и устраиваясь, высунул наружу морду. Возле моего горла! Я снова выдохнула страх… Кузя не укусил, а лизнул. Но уж от горла до макушки! Между прочим, весь сор из глаз мигом пропал… и ссадина на щеке больше не болит.

— Кузя, прекрати, — икнула я и обнаглела, разговорилась. — Вот чую, сюда мчатся новые злодеи. Они не добрались, но им осталось всего ничего. А я неопытная, я оставляю след. Это плохо, Кузя.

Я отвернулась от кровавого ада. Кузя жалобно взвыл и вытянул морду, положил мне на плечо, он хотел видеть Пса, очень хотел… Но я шла и шла, обняв щенка поверх рюкзака мягко, бережно. Я миновала опушку и углубилась в лес, а Кузя всё всхлипывал, сопел, пощелкивал… и не вырывался. Он принюхивался, я тоже. Мы вместе следили, как стихает, удаляется, запах крови.

Я ни разу не оглянулась. Сейчас, когда по заднице бил большой рюкзак, а горло грел дыханием и норовил облизать Кузя… мне стало хорошо. Я шла невесть куда и не боялась.

Свой дар, не имеющий названия даже в трудах Чтеца Кана, до нынешнего для я считала проклятием. А вдруг он всё же — дар? Просто за него нельзя расплатиться благодарностью и терпением.

Вряд ли я совершила ошибку, когда начала по-детски прятаться и отрекаться от себя… Моя ошибка накопилась позже, когда я не смогла остановиться, даже повзрослев.