С Новым Годом, Галя, имею честь поздравить. 1936-й начинаю письмом к Вам. Держитесь крепче! Плохо придется Вам в этом году от моих писем, забросаю Вас ими, как снегом, ведь, говорят, что примета такая есть – что под Новый Год делаешь, то и целый год делать будешь. Этой примете верить можно. Вот уже четвертый Новый Год встречаю я за своим письменным столом со своими книгами и записками – и действительно в промежутках много философией занимался. Но это первый Новый Год, который я встречаю трезвым, последний раз пил год тому назад, к 12-ти часам был уже в хорошем «взводе», но это мне не мешало думать, с 12-ти до 5-ти сидел и проверял свои философские знания. Это было год тому назад. Сравнил свое тогдашнее мировоззрение и кругозор с теперешним. Могу быть довольным ушедшим годом. Многое удалось переменить и дополнить. Дай Бог, чтобы дальше так же шло. Плохо, когда горизонты заволакиваются густыми тучами, и думаешь – дальше нет ничего, а между тем – стоит только тучи с места сдвинуть – и новые невиданные до сих пор дали открываются. <…>
Да, можете меня поздравить, Галя, раскачался сегодня – в театр сходил. Ведь как последний раз с Вами был, так с тех пор и не собраться было, а сегодня отправился «Марицу» слушать. В общем ничего. Постановка даже, можно сказать, – хорошая. Благодаря вертящейся сцене удачно и красиво удалось разрешить проблему перемены картин. Сцена вертится по ходу пьесы, и артисты переходят из одной обстановки в другую, как из комнаты в комнату. Довольно эффектно получается. Но певцов в «Эстонии» все-таки нет. Да и артистов мало. Женские роли – туда-сюда. Мильви Лайд иногда даже хороша бывает, но мужские роли – тихий ужас. Исключительно только типично комические роли удаются, всех же «первых любовников» с успехом можно заменить первопопавшимися сапожниками. Не знаю, когда теперь опять попаду в театр. Думаю, что перерыв будет большим, – попробую подождать, кто кого переживет, я ли Сави или Сави меня. Если мне будет суждено Сави пережить, то сразу же, в день его смерти, отправлюсь в «Эстонию». С удовольствием прослушаю какую-нибудь оперетку без его вмешательства по ходу действий.
А теперь кончаю и заваливаюсь спать. Благодарю еще раз за книгу и пожелаю еще раз счастья и исполнения всех Ваших желаний в новом наступающем году. Надеюсь, что удастся нам в этом году лично встретиться и поговорить – ведь Вы так мало изволите писать о себе, что все тяжелее и тяжелее мне становится поддерживать с Вами связь и угадывать Ваши душевные настроения и направления. Хотелось бы посмотреть, какие перемены в Вас произошли за истекший год. Как встречусь с Вами, так уставлюсь на Вас и буду смотреть минут пять без перерыва, чтобы ничего не пропустить. Толе поклон передайте.
<…> Сперва только пару слов о Гумилеве. Очень рад, что он Вам понравился. Это один из моих любимейших поэтов, я от него в восхищении и бесчисленное количество раз могу его перечитывать. Сила его стиха – изумительна, и темы он берет какие-то сверхчеловеческие, космологические что ли, и, может быть, именно потому мелкие человеческие страстишки и страдания в его изложении приобретают характер грандиозного. Гумилев никогда не плачет сентиментальными слезами, не сетует на житейские неприятности, столь обильные на путях каждого человека. Тоска и печаль Гумилева величественны и торжественны, потому что они не только его печаль и тоска, но являются таковыми и для всего человечества. В том месте, где многие поэты не упустили бы случая поплакаться о горемычном житье-бытье, Гумилев чеканит: