Непридуманная история Второй мировой

Во время первого вылета я замечаю бесчисленные укрепления, построенные вдоль границы. Они тянутся на многие сотни километров. Частично они еще недостроены. Мы летим над незаконченными аэродромами: там только что построенная бетонная взлетная полоса, здесь уже стоят самолеты… Например, вдоль дороги на Витебск, по которой наступают наши войска, находится один из таких почти законченных аэродромов с множеством бомбардировщиков «Мартин». Им не хватает либо горючего, либо экипажей. Пролетая над этими аэродромами и укреплениями, каждый понимает: «Мы ударили вовремя… Похоже, Советы делали эти приготовления, чтобы создать базу для вторжения против нас. Кого еще на западе хотела бы атаковать Россия? Если бы русские завершили свою подготовку, не было бы почти никакой надежды их остановить».

То, что понимал в рейхе «каждый», не хотят понимать некоторые современные историки. Видимо, потому, что они своими глазами не видели того, что довелось в те дни увидеть немецким солдатам.

Геббельс писал в дневнике: «Стало очевидно, что мы полностью недооценили советскую ударную силу, и прежде всего вооружение советских армий. Мы даже близко не имели представления о том, чем располагают большевики. Отсюда и ошибочные оценки. Например, фюрер оценивал число советских танков в 5000, в то время как их было 20 000. Мы думали, что у них 10 000 самолетов, в действительности их было 20 000. Возможно, это хорошо, что у нас не было ясной картины потенциала большевиков. Возможно, мы бы тогда побоялись…»

Поступающая информация заставила Гитлера публично признать, что он недооценивал советскую угрозу. В своем октябрьском обращении к нации фюрер сказал (привожу в сокращении, выделения мои, обратите внимание на оценку Гитлером бытовых условий проживания советских людей):

«Мои немецкие соотечественники и соотечественницы!..

С 22 июня идет неистовая борьба, которая имеет поистине решающее значение для всего мира. Размеры и последствия этого события станут ясны только потомкам. Они осознают его как поворотный пункт, с которого началось новое время.

Однако я не желал и этой борьбы…

Эта война не нужна ни мне, ни моим сотрудникам для того, чтобы с ее помощью увековечить наши имена. Их увековечат наши мирные достижения, и увековечат достаточно.

Всегда стремясь ограничить военный размах, я решился в 1939 г. на то, что прежде всего вы, мои старые партийные соратники, понимаете с трудом, на то, что могло бы быть воспринято почти унижением человеческого достоинства: я послал тогда своего министра в Москву. Это было тяжелейшим преодолением моих чувств, но в моменты, когда речь идет о благополучии миллионов, чувства решать не могут. Я пробовал добиться взаимопонимания. Вы сами прекрасно знаете, как честно и неуклонно я выполнял свои обязательства. Ни в нашей прессе, ни на наших собраниях не было произнесено ни одного слова против России или большевизма.

Каким ударом стал для нас захват балтийских государств, может постигнуть только тот, кто знает немецкую историю и знает, что нет там ни одного квадратного километра, который не был бы однажды приобщен к человеческой культуре и цивилизации немецкими первопроходцами…

Лишь тогда, когда от недели к неделе я все сильнее стал ощущать, что Советская Россия уже видит тот час, когда она выступит против нас, когда неожиданно в Восточной Пруссии собрались 22 советские дивизии, в то время как наших там было от силы три, когда я постепенно стал получать информацию о том, что на нашей границе возникает аэродром за аэродромом, когда через всю гигантскую Советскую империю сюда начала катиться дивизия за дивизией, вот тогда я почувствовал себя обязанным принять меры со своей стороны.

Потому, что история не признает извинений за недосмотр, извинений, которые состоят в том, что задним числом объясняют: я это не заметил или я в это не поверил. Стоя во главе Германской империи, я чувствую себя ответственным за весь немецкий народ, за его существование, за его настоящее и, насколько это возможно, за его будущее.

Поэтому я был вынужден принять защитные меры. Они были чисто оборонительного характера. Все же в августе и сентябре прошлого года нам пришлось сознаться в том, что мы не можем вести на западе войну с Англией, в которой прежде всего была бы задействована вся немецкая военная авиация, потому что за нашей спиной стояло государство, с каждым днем все более готовое к тому, чтобы напасть на нас в такой ситуации.

Но как далеко, однако, зашли эти приготовления, об этом в полной мере мы узнали только сейчас.

В тот момент я хотел еще раз прояснить ситуацию и поэтому пригласил Молотова в Берлин. Он поставил передо мной известные вам четыре условия.

Первое: Германия должна окончательно согласиться с тем, что Финляндия ликвидируется как государство, поскольку Советский Союз снова почувствовал угрозу с ее стороны. Мне не оставалось ничего, кроме как ответить отказом.