Непридуманные истории, или Монастырские встречи — 2

Может, кому-то это покажется неинтересным, но, я вас уверяю, если бы вы сами это попробовали да увидели результат, вас бы потом за уши не оттащили— хоть немножко да поработать на земле, да на свежем воздухе. Когда щёки становятся холодными от прохладного ветра и всё тело радуется труду до усталости, а высоко в небе поёт жаворонок — жизнь кажется такой доброй и бесконечной! А если ещё потом напечёшь картошки и горячую её чистишь, а она вкусная и пахнет костром! И земля тёплая, живая. Это вам не мёртвый асфальт! Земля — она дышит! На траве приляжешь — запах пряный, душистый! Да, я крестьянский сын. Таким родился, таким и помру.

И ещё: мы сейчас все пересели с живых скакунов на железных. Любим автомобили свои, иногда называем их по имени, как будто они живые. А как можно было на самом деле любить своего коня или кормилицу-коровушку, почти все забыли. А ведь это просто чудо. Кормишь их, а у них губы мягкие, тёплые, добрые! Это ж счастье! А в ночное — лошадей пасти?! А купать коня?! Эх, что и говорить...

Дневник наблюдений было вести трудно, потому что нужно было ходить пешком или ездить верхом на лошади за семь километров на поле. Зато осенью мои экспонаты участвовали в сельскохозяйственной выставке. За оба опыта мне дали премию — 25 рублей. По тем временам это были большие деньги.

Как радовались мои родители! Мама плакала и приговаривала: «Иванушка мой, совсем не дурачок! Ванюшка мой милый!» Отец на эти деньги купил всем ситец: братьям на рубашки, сёстрам на платья. А ещё сапоги и мне подарок — гармонь-двухрядку. Очень мама хотела, чтоб я с гармонью-то по селу прошёлся. Я и сам представлял, как пойду по селу с тальянкой, и зарыдает она и заплачет в моих руках. А рядом... рядом со мной пойдёт та самая, одна-единственная, любимая девушка. Ну а все остальные, друзья и соседи, пойдут за нами, тоже песни будут петь.

Правда, тогда у меня любимой девушки ещё не было. И когда бойкие девчата улыбались мне, я краснел как маков цвет. Но вот когда у меня будет гармонь... Жаль, что, не имея музыкального слуха (как выяснилось после нескольких попыток), я так и не смог научиться играть на своей гармошке. Мечта не сбылась. А в 1933 голодном году мама за ту гармонь в Удмуртии выменяла целый пуд ржаной муки.

Я снова дома

Мой школьный год закончился на месяц раньше. Пришёл я домой на майские праздники, а вернуться в школу уже не получилось. Удостоверение об окончании семилетки мне выслали по просьбе моего учителя Андрея Панкратовича Змазнова.

Начался сев яровых. Отец был очень болен, еле передвигался на одной левой ноге с палкой вместо костыля. На голени правой ноги у него появился огромный нарыв, который прорвался только к концу сева. Врача в селе не было, а ехать в болыпе-сосновскую больницу некогда. Отец ездил со мной в поле, советовал, но сам работать не мог. Скоро понял, что с работой я уже справляюсь сам. Мне шёл шестнадцатый год, и я был высок ростом и широк в плечах. Постоянный физический труд развил во мне силу и ловкость. Но соперничать со взрослым мужчиной я, конечно, ещё не мог, и мне всё-таки очень тяжело приходилось одному.

Лошадь у нас была добрая — рыжий умный жеребец. Понимал меня с полуслова, и с ним я справлялся легко. У меня даже возникло чувство, что это не я на нём работаю, а работаем мы вместе как напарники. И умный конь понимает свою задачу и как я, тоже старается изо всех сил. На моё счастье, соха была непростая, а так называемая «чегонда». Не нужно было её держать на руках и постоянно контролировать. Глубина вспашки регулировалась чересседельником, и требовалось только следить за шириной отваливающегося пласта. Но при повороте всё равно нужно было соху заносить на руках. И к обеду я так уставал, что не до обеда было, лишь бы упасть на траву минут на двадцать. От усталости дрожали руки, и я смотрел ввысь, в бескрайнее голубое небо. А там пел жаворонок.

Я похудел и загорел. Мама чуть не плакала, глядя на меня, уставшего: «Иванушка мой бедный! Ванюшка мой, похудел-то как!» А я хриплым, уже мужским баском успокаивал её: «Ничего, мам, были б кости — мясо нарастёт! Я ж Иван крестьянский сын! Где ж мне работать, как не в поле со своим Сивкой-Буркой!»

Как-то раз я так устал, что дрожали не только руки, но и ноги. Я упал на траву. Мозоли на ладонях лопнули, и руки залила кровь. Я лежал и думал: «Я больше не могу. Сейчас я встану и пойду домой. А дома скажу, что не могу больше, потому что устал. Я отдохну несколько дней, потому что у меня очень болят руки.

Немного отдохну». Я лежал и смотрел в небо. И думал о маме, о больном отце, младших сестрёнках и братишках. Вспомнил Вову и то, как он, голодный, не начинал есть, не убедившись, что я рядом, и не предложив мне своего кусочка. Я встал и с трудом, на дрожащих ногах пошёл работать. Руки перемотал тряпками, но скоро тряпки тоже стали мокрыми от крови. Не помню уже, как закончил тот трудовой день.